Это лишь игра - 2 (СИ)

— Юлька! Юлечка! Ты как? Что с тобой? Что случилось?

— Я потом всё расскажу… Не по телефону…

— А ты… ты где сейчас? — снова начинаю задыхаться я от волнения.

— Я на улице… на остановке…

Я не узнаю Юлькин голос, всегда такой бодрый, звонкий, звенящий. Сколько ее знаю — она никогда не унывала, даже в те моменты, когда наши девчонки устраивали ей травлю. Ее ранили словами, оскорбляли, старались унизить — а она только смеялась в ответ. Но сейчас ее голос как будто выцвел, стал безжизненным и тусклым.

— Юлечка, ты как? — пугаюсь я такой разительной перемены. Боже, что эти мрази с ней сотворили?

— Плохо, — произносит она тихо, почти неразличимо. И в этом единственном слове столько боли слышится, что сердце сжимается. — Лен, я не могу долго говорить. Я просто попросила позвонить. И… мне некуда пойти. Я не могу вернуться в общагу. Там… там… нет, я потом расскажу. Я не знаю, куда мне сейчас пойти, что мне делать…

— Юль, иди в полицию!

— Нет! — неожиданно резко отвечает она.

— Да почему?! Ты должна на них заявить!

— Нет. Ты не знаешь всего… мне нельзя… Ладно, Лен…

— Погоди! — Я выключаю микрофон, поворачиваюсь к Антону и возбужденно говорю ему: — Антоша, пожалуйста, можно Юля сюда приедет? Можно переночует здесь?

— Конечно, пусть приезжает, — не колеблясь, без лишних вопросов, соглашается он. — Как она там?

— Юль, приезжай сюда, к Антону, в Листвянку. Я тебе сейчас такси вызову, скажи точный адрес, куда подъехать?

— Но у меня нет денег, вообще с собой ничего нет…

— Я сама заплачу на месте. Говори, где ты, и стой там, не уходи, жди такси. Хорошо?

Юлька вместо ответа всхлипывает и лишь потом сдавленно произносит:

— Спасибо, Лен…

29. Лена

Вера Алексеевна тоже не высказывает ни малейшего возражения по поводу Юльки. С готовностью соглашается принять ее у себя, совершенно чужую девушку, и не задает при этом ни единого вопроса. Надо так надо. Пожалуйста.

А я ведь даже ей ничего не объяснила. Сказала лишь, что у подруги большие неприятности и негде переночевать. И она сразу же воскликнула:

— Конечно, Леночка! Какой разговор? Сейчас раскладушку вам принесу и чистое белье. Если что, в холодильнике курица с картошкой. Покормишь подругу.

Мне аж неловко, потому что я помню, как Юлька называла их: и крестьянами, и колхозом, и плебсом, и деревенщиной. Хотя, справедливости ради, Юлька обычно добавляла:

— Не возмущайся, Третьякова, я ведь такая же. Но! Делаю всё, чтобы от этого избавиться. Стать культурной городской дамой. Ну как? Похожа? — И при этом всегда строила такую уморительную гримасу, изображаю эту даму, что сердиться на нее было просто невозможно.

— Антон, только я тебя прошу, пожалуйста, воздержись от этих своих высказываний, — говорю ему.

— Каких? — хмурится он.

— Что она сама виновата!

— Я и не собирался. Я что, дурак, что ли?

— Но ты же плохо к ней относишься.

— Я к ней никак не отношусь. Ну… может, и плохо. Но она же твоя подруга. Так а ее что, все-таки изнасиловали? Или она сбежала?

— Да не знаю я, — со стоном отвечаю ему. — Главное, ты молчи. Просто молчи.

Я вся на взводе, жду, постоянно проверяю телефон и смотрю на часы, каждый раз, как мелькнут чьи-то фары, подбегаю к окну. Антон тоже нервничает. Помню, как-то его бывшие сокурсники и сокурсницы хотели его навестить, звонили, но он категорически отказался. Даже поругался там с кем-то, заявив, что не хочет, чтобы его видели таким.

Вера Алексеевна приносит раскладушку, расставляет ее, обтирает от пыли. Собирается постелить и белье, но я ее останавливаю:

— Да не надо, я сама… — забираю у нее из рук стопку, но тут замечаю, как густые сумерки за окном вновь прорезает свет фар.

Подлетаю к окну, вглядываюсь — машина останавливается возле подъезда.

— Кажется, приехала, — сообщаю притихшим Антону и Вере Алексеевне, хватаю сумочку, торопливо сую ноги в кроссовки и выбегаю на улицу.

Это действительно Юлька. Она выходит из машины, лишь когда я подхожу. Я расплачиваюсь с водителем и только тогда обращаю внимание, что она стоит, скукожившись и крепко обхватив сама себя руками. Но больше всего меня потрясает, что она — босиком. Неужели никто этого не видел? Ладно на улице, чужие люди, да и стемнело уже. Но в общежитии? Она ведь в таком виде прошла мимо вахты. Неужели вахтершу это никак не взволновало, не обеспокоило?

— Господи, Юль… какой кошмар… — шепчу я. — Идем скорее.

Завожу ее к Антону домой. У Юльки разорвано ее шикарное платье, поэтому она так и зажимается. Губа разбита, и уже начал заплывать правый глаз.

В прихожей нас уже встречает Вера Алексеевна и, по-моему, сразу всё понимает без слов. Взглянув на Юльку, она тихо охает, словно от испуга, но быстро берет себя в руки.

— Заходи, заходи скорее, милая… — щебечет она ласково. — Проходи. Сейчас чай поставлю. Выпьешь чаю, согреешься… Замерзла, поди? А вон там у нас ванная, после чая можешь душ принять.

Юлька в ответ только кивает.

— Но надо сначала чаю. А потом — под горячий душ. А то сердце может не выдержать. Я тогда тебе сразу принесу туда полотенце и халат. Всё чистое, не подумай…