Это лишь игра - 2 (СИ)

— Самое-то главное. Я же встречалась сегодня с редактором. Все ему рассказала. В общем, завтра утром к Юле приедет журналист. Журналистка. Девушка. Возьмет у нее интервью. Потом и у тебя тоже. Материал подготовят и, может быть, уже послезавтра всё выйдет.

— И они не побоялись?

— Наоборот. Вдохновились. В смысле… ну, они же гоняются за сенсациями, тем более если дело касается громких имен. Только они попросили никому до выхода их материала больше ничего не рассказывать.

— Да, конечно. Ой, я вам даже чай не предложила, — спохватываюсь я. — А давайте я вас накормлю? У нас есть пирог с курицей. Бабушка утром испекла…

— А знаешь, давай! Я весь день бегаю, даже не обедала сегодня. А, оказывается, голодная как волк.

Но поесть она не успевает — почти сразу Олесе Владимировне звонит муж и вскоре приезжает за ней.

Как только она уходит, на меня вновь наваливается тяжелое, раздирающее чувство. Оно, как болезнь, душит, выматывает, грызет изнутри. И как от него избавиться, как его хотя бы немного заглушить — я не знаю.

Уже ложусь спать, как вдруг звонит телефон. Герман!

Долю секунды я медлю, но потом словно срываюсь. Принимаю вызов и, судорожно выдохнув, говорю:

— Герман, я в беде…

42. Лена

Я в беде…

Ну зачем я так сразу? Как обухом по голове. Ведь не хотела на него ничего вываливать.

— То есть со мной всё в порядке, не думай. Просто… тут всякие сложности. Это несмертельно, но… я не знаю, что мне делать. Герман… ты меня слышишь? — спрашиваю его.

— Можешь выйти? — отвечает Герман.

— В смысле — выйти? Куда? — теряюсь я.

— Из дома. Во двор.

— Ты здесь? А как…? Откуда… Да, конечно! Подожди минуточку.

Я, стараясь не шуметь, бегу на цыпочках в прихожую. Накидываю ветровку, сую ноги в кроссовки и уже собираюсь выходить, но на пару секунд приостанавливаюсь перед зеркалом.

Глупости все это, говорю себе. Да и темно уже на улице. Но все равно быстро распускаю волосы, поправляю их и выхожу. Герман любит, когда они свободно лежат по плечам и спине…

Выскакиваю во двор, вижу его машину и устремляюсь было к ней, но тут же слышу его голос совсем рядом, сбоку.

— Лен…

Я от неожиданности вздрагиваю и оборачиваюсь. Герман стоит у самого подъезда, прямо за спиной, чуть сбоку. Держит руки в карманах брюк. Я останавливаюсь напротив него.

— Привет… — говорю тихо.

Герман сегодня совсем другой. Я это сразу чувствую. Со мной он всегда держится благодушно и снисходительно. Порой нежно, порой немного насмешливо. Голос его, когда говорит со мной, какой-то ласкающий и обволакивающий. И эта его аура, или как хотите ее назовите, обычно меня окутывает, словно наркотический дурман, затягивает и практически лишает воли. Так, что я могу как угодно поначалу трепыхаться, но все равно вскоре таю и млею. И забыв всё на свете, тянусь к нему.

А сейчас он максимально собран и сосредоточен. Я, наверное, никогда его таким не видела. Он даже смотрит на меня иначе — пронизывающе и очень серьезно. Будто ему предстоит сообщить мне трагическую весть, и он боится, что я не вынесу. Мне даже не по себе от этого становится.

— Привет, Лена. Как ты? — и говорит не так, как раньше. Как будто с едва уловимым надломом.

— Со мной все в порядке, — отвечаю я.

Несколько долгих секунд он еще смотрит на меня все так же, неотрывно, не мигая, пронизывая насквозь, а затем, вынув руки из карманов, притягивает меня к себе и обнимает.

И тоже совсем не так, как раньше. Сексуального в его объятьях сейчас нет ничего. Он просто прижимает меня к груди. Крепко. Щекой упирается в мою макушку. Так, будто мы очень давно не виделись, истосковались и вот наконец встретились. Или, наоборот, словно он со мной прощается навсегда.

Но эту мысль я отгоняю. Не хочу о плохом. Мне кажется, я сейчас чувствую его как никогда — остро и мощно. Словно оголенный нерв. Пропускаю через себя его боль и упоение. И сама задыхаюсь от избытка эмоций. Такое ощущение, что мы с ним сейчас — одно целое.

Вот бы век так стоять… с ним вместе… и чтобы ни души вокруг…

— Я не дам никому тебя обидеть, — слышу его шепот. И почему-то верю.

Горячая грудь его мерно вздымается. Я жмусь к нему еще теснее. Но голые ноги мерзнут, все-таки уже осень. Озноб пробегает под кожей.

— Ты замерзла? — отстраняется Герман. — Пойдем погреешься.

Обнимая за талию, он ведет меня к машине.

Открывает передо мной дверцу, потом садится сам и включает печку. Еще и с себя снимает пиджак и кладет мне на колени.

— Так теплее?

Я опять слышу в его голосе привычную нежность, и что-то хрупкое во мне ломается. Неожиданно для себя я начинаю плакать. Не потому, что плохо, а потому что… не знаю, столько во мне чувств сейчас, что держать в себе невозможно. Хотя и нервы, конечно, за последние дни сильно сдали.

Герман, развернувшись полубоком, наклоняется ко мне со своего сиденья.

— Не плачь. Я с тобой. Никто тебя больше не тронет. Обещаю.

Я подбираю слезы тыльной стороной ладони. То киваю, мол, верю. То, наоборот, качаю головой — хочу сказать: не обращай внимания. Но вместо слов лишь всхлипываю.

Герман достает из бардачка бутылку с минералкой, открывает, протягивает мне.

— Попей…

Делаю глоток.

— Еще пей…