Это лишь игра - 2 (СИ)

Пока стояла под душем, вспоминала его поцелуи, прикосновения и будто заново переживала, даже дыхание сбилось. Видела снова перед собой его лицо и взгляд, когда он делал это. Я никогда не видела его таким. Таким я его даже представить не могла. И тот его взгляд, расфокусированный, полупьяный, шальной от блаженства. Будто он в эйфории, в нирване.

И ловлю себя на том, что хочу опять. Хочу опять увидеть его таким…

Когда вышла из душа, увидела, что в спальне уже расстелена кровать. Полумрак комнаты рассеивал мягкий свет настенных бра. На первом же этаже было и вовсе темно.

Самого Германа в спальне не оказалось. Я немного подождала, выглянула в окно. Он был там, во дворе, говорил с кем-то по телефону. Первая мысль: а вдруг с Викой? С кем еще так поздно? Но я ее тут же отогнала. А то можно додуматься до такого, что только настроение испортится, я себя знаю. Главное — он со мной и любит меня.

Помешкав, я все же сняла халат и нырнула под одеяло. Прохладный шелк коснулся кожи, и я слегка поежилась. Натянула одеяло к самому подбородку и замерла в волнующем ожидании. Сейчас придет Герман… ляжет рядом… горячий, голый… мы всю ночь будем с ним вдвоем… это же… от избытка эмоции у меня перехватывало в груди.

Но я уснула, даже не заметила как. И его не дождалась. Даже как-то досадно. И сейчас его нет. Неужели я так долго спала?

Только я собираюсь встать, как слышу шаги на лестнице. И уже не спешу выныривать из-под одеяла. В комнату входит Герман, в белой футболке и светло-серых домашних брюках. А в руках у него маленький деревянный столик на коротеньких ножках.

Увидев, что я не сплю, он улыбается.

— Проснулась? С добрым утром, Леночка.

Я сажусь в постели, сжимая одеяло подмышками. На мне же нет ничего! А Герман пристраивает столик возле меня, а сам усаживается рядом. То есть, скорее, укладывается полубоком поперек кровати, подперев голову рукой. Смотрит на меня так, что у меня голова кружится. Не сон ли это всё? Боюсь даже поверить.

— Это что, завтрак в постель? — розовея от удовольствия и смущения, спрашиваю я.

Оглядываю столик: кофе в изящной чашечке, тосты с джемом, круассан с творожным сыром и красной икрой.

— Ой, это ты сам всё…?

Он лишь слегка кивает.

— Спасибо, неожиданно, но очень приятно, — благодарю я. — Мне никогда еще…

Я замолкаю. Может, такое не говорят? Отламываю круассан. Он прямо тает во рту.

— Очень вкусно. А ты?

Герман слегка качает головой, мол, не хочет. Скользит этим своим обволакивающим взглядом по моим плечам, по шее, и мне кажется, что я чувствую его физически, как прикосновения. И смущаюсь еще сильнее. Даже есть как-то неловко, хотя круассан безумно вкусный.

— Может, вина выпьем? — улыбается он краешком губ.

— С утра? Ты же вообще не пьешь.

— Сегодня особенный день…

Глядя мне в глаза, медленно поднимает одеяло с конца, оголяя мои ноги до бедра. И целует колено. А у меня тут же сбивается дыхание. Но затем Герман поднимается и выходит. Я быстрее доедаю круассан, выпиваю кофе и отставляю столик. Одеться бы еще во что-нибудь… но вряд ли уже успею.

И правда, в комнату возвращается Герман с бутылкой и двумя бокалами на тонких ножках. Ставит всё это на прикроватный столик, наливает понемногу.

«Просекко», — читаю про себя надпись на этикетке. Правда, мне это ни о чем не говорит.

Герман протягивает один бокал мне. Зажимая одной рукой одеяло, второй беру вино. Он, чуть наклонив свой бокал, касается верхним краешком моего.

— Ну что, Леночка, выпьем… за твое грехопадение, — говорит с улыбкой.

Я тут же вспыхиваю. Значит, он понял, что был первым.

— Вот как? Грешница, значит? — изображаю я возмущение. — А ты тогда… змей-искуситель.

Герман, полулежа боком, опершись на руку, согнутую в локте, коротко смеется.

— А скажи… — спрашиваю я уже серьезно, — а у тебя не изменилось теперь ко мне отношение? Ну знаешь, как бывает… после этого…

Он смотрит на меня с полуулыбкой и молча ждет, хотя прекрасно ведь понимает, о чем я, и видит, что я смущаюсь.

— Ну? Ты же всё понимаешь… тебе так нравится вгонять меня в краску?

— Не то слово. Но ты не должна меня смущаться. Особенно теперь.

Он опять оголяет мои ноги, неспешно склоняется и опаляет кожу чуть выше колена поцелуями. Судорожно сглотнув, я одним махом опустошаю весь бокал.

— Ты… ты не ответил на мой вопрос.

Герман выпрямляется. Взгляд у него потемнел, разговаривать ему, наверное, уже не хочется. Тем не менее он отвечает:

— Я бы тебе сказал, что люблю тебя теперь еще сильнее, если бы возможно было любить сильнее…

Я так растрогана его признанием, что тоже не сдерживаюсь:

— И я тебя люблю… очень-очень…

***

Мы целуемся с ним до умопомрачения, пока оба не начинаем задыхаться. Целуемся на каждом шагу в его огромном доме — случайно столкнувшись в коридоре, на кухне, когда готовим вместе ужин, в гостиной, на берегу, когда выходим прогуляться. Это похоже на жажду, которую невозможно никак утолить.

— Значит, у вас с Антоном ничего не было… — то ли спрашивает, то ли констатирует Герман, когда мы вечером сидим вдвоем на качелях. — А если бы он не сказал тебе, что разлюбил, ты бы его так и не оставила?