Это мой дом

Мы даже удивились на первых порах, заметив, что Сизов притих. Притих не из трусости, как бывало, а – как бы это сказать – от полноты чувств. Я, конечно, и прежде знал, что любовь облагораживает, – кто этого не знает! И все же дивился этому превращению. Владислав стал следить за своим лицом – оно уже не распускалось в безразличной туповатой гримасе. И глаза были уже не пустые, рыбьи, а человеческие. И уж конечно при Анюте ему больше не хотелось оказаться предметом насмешки или укора. Все так. Но обнаружились и другие черты характера, о которых мы раньше не знали.

– Чья это собака? – спросила про Огурчика Анюта в первый же день.

– Собака общая, а привел Катаев, – ответили ей.

Оказалось, Анюта очень любит собак. Дядя, у которого она жила последние два года, ни собак, ни кошек не терпел, но у соседа, страстного охотника, были два сеттера.

– Я без них скучаю. Как это хорошо, что у вас есть собака!

Катаев подвел Анюту к Огурчику. Она погладила пса, попала за ухом, улыбнулась, и Огурчик благосклонно лизнул ей щеку. Завязался разговор и у Коли с Анютой.

Обычно Николай не очень-то разговаривал с девочками, если и приходилось – задирался и подчеркивал свое мужское превосходство. Но сейчас он с непривычной мягкостью отвечал на каждый Анютин вопрос. Она рассказывала ему о сеттерах, он ей – о разных случаях из жизни Огурчика.

У Анюты, как и у сестры, оказались хорошие руки. Она несколько раз сбила себе пальцы в мастерской, но не пожаловалась. Вскоре деталь у нее уже не плясала и напильник шел уверенно.

Ей показывали и помогали охотно. Она в ответ негромко говорила: «Большое спасибо!»

Наташа была доверчива с людьми, Анюта – осторожна. Она первая ни к кому не подходила, ни о чем не спрашивала. Она не чувствовала себя дома. Наташа освоилась легко и на второй день глядела и говорила так, словно весь свой век жила у нас. Анюта помнила, что она сирота. Сначала ее воспитывала тетка, потом дядя – оба бессемейные. Теперь ее прислали сюда – и все потому, что она никому не нужна. Ее никогда никто не спрашивал, чего она хочет, она привыкла, что ею распоряжаются. Она принимала это покорно и тихо, но на ее лице я часто замечал, как и в первый день, безразличие и усталость.

Пятнадцатого числа каждого месяца мы праздновали день рождения.

В иные месяцы набиралось по десять новорожденных, и мы поздравляли их всех сразу. Лючия Ринальдовна готовила к чаю что-нибудь вкусное (счастливцы, кто родился летом, тогда угощение богатое – ягоды!), а отряд, которому принадлежал герой дня, что-нибудь ему дарил. Проснувшись поутру, новорожденный находил на стуле у кровати что-нибудь такое, о чем давно мечтал. Накануне он, конечно, долго не засыпал – все старался дождаться, когда и что ему положат. Но ни разу никто не дождался этой минуты: только под утро Галя неслышно клала подарок на стул у изголовья.

Явившись к чаю, новорожденный всегда находил у своего прибора еще и подарок от кого-нибудь из приятелей – безделушку, книгу; а Искра накануне работал как вол: его засыпали заказами на четверостишия, двустишия, только что не на оды! Он писал всегда с готовностью, только спрашивал:

– А что ты хочешь выразить?

Среди тех, чье рожденье праздновалось 15 декабря, была Анюта – мы знали это из ее бумаг.

Встав утром пятнадцатого, она с недоумением оглядела свой стул и спросила:

– Чье это, девочки?

– Твое, конечно! – сказала Лида. – Это тебе подарок. Мы же сегодня празднуем всех, кто в декабре родился.

Наташа соскочила с кровати и прошлепала босиком к сестре.

– Смотри! Смотри! – кричала она. – Кошелечек! Поясок! Книжка!

Наши ребята были не из балованных. Но и такого безмерного удивления, получив подарок, тоже никто не испытывал.

Выяснилось, что Анюте никогда ничего не дарили, а про дни рождения она только читала в книжках. Она сказала это не жалуясь. Просто сказала:

– У нас рождения не справляли. Дядя говорил: «Нелепый обычай праздновать приближение к смертному одру».

– Ух ты! – сморщив круглое румяное лицо, воскликнула Зина. – Веселый у тебя дядя!

А Галя потом призналась, что едва не сказала просто: «Дурак твой дядя!» – но вовремя прикусила язык.

Однако пояс, кошелек, книжка – это было еще не все.

В начале декабря Искра попросил у меня пятнадцать рублей. Я не стал спрашивать на что, и выдал. Вернувшись из города, он показал мне рисованный воротничок – такие продавались тогда, – голубой, с золотыми крапинками но краю.

– Как на ваш глаз, Семен Афанасьевич? Если подарить, понравится? – сказал он, глядя в сторону.

Я чуть было не спросил, кого это он хочет одарить, но спохватился и сказал бодро:

– Очень красивая вещь!

К чаю Анюта нашла у своего прибора этот воротничок и сборник рассказов Житкова. И вдруг вошел Сизов, держа в руках… щенка!

– Семен Афанасьевич, – сказал он накануне, – можно, я схожу домой?

Он впервые отпрашивался домой, с тех пор как жил у нас.

– Захвати с собой кого-нибудь из ребят, познакомь с бабушкой и тетей, – посоветовал я.

Я знал: если он пойдет не один, то поостережется дерзить своим.