Это мой дом

– Так и скажу, что она спятила.

– Очень будет вежливо и красиво…

– Галина Константиновна, за что же она на него злится? За то, что он на нее подумал? Что ж такого?

– Простых вещей не понимаешь. Вот возьму и подумаю что ты воруешь… Простил бы?

– Так то воровство. И потом – он сказал: «Прости».

– Она и простила.

– Нет! Не простила! Это каждый видит, что не простила и затаила.

Лира хочет, чтоб Анюта относилась к Коле по-прежнему хотя не может объяснить, чем отличается это прежнее от нынешнего. Галя пробует втолковать ему, что сердцу не прикажешь и что разговаривать с Анютой она ему не советует: такие дела люди решают сами, тут вмешиваться не надо.

– А не сухарь ли она – Анюта? – вслух раздумывает Лючия Ринальдовна, раскладывая пасьянс.

– Нет, тут не то, – откликается Василий Борисович. – Это натура цельная. Она не может уделить часть, немного. Либо все, либо ничего.

– Если не прощать – жить нельзя, – снова говорит Лючия Ринальдовна.

– Чтобы прощать, надо очень любить, – отвечает Василий Борисович.

* * *

– Что у тебя с головой? Ушибся?

Виктор стоит передо мной. Лоб стянут белой повязкой, и от белизны бинта еще смуглее кажется лицо, с которого до сих пор не сошел летний загар.

– Да ну, Семен Афанасьевич… ерунда! – Витя смущенно отводит глаза. – Пустяки…

– А все же? Что стряслось, давай выкладывай!

– Да нет, Семен Афанасьевич, это так, небольшая авария с примусом. Я ведь прямо от тети Маши. У нее там в коридоре их знаете сколько понатыкано?.. Один стоит на высокой такой тумбочке, мне тетина соседка говорит: «Помоги наладить, он фыркает». Я, понимаете, сунул иголку, а примус как полыхнет, и меня огонь прямо языком по лбу. Ну, тетя такую панику подняла… и вот перевязала. Честь имею представиться – раненый солдат Виктор Якушев!

Осторожно отвожу бинт с Витиного лба – ожог изрядный.

– Ну-ка, быстро к Галине Константиновне!

– Да что, Семен Афанасьевич, вы вроде тети моей, тоже в панику…

– Без разговоров! И в другой раз, пожалуйста, с примусами поосторожнее,

После обеда он опять попадается мне на глаза – сидит за уроками. Лоб его перерезан красной полосой; бинт Галя велела снять, без повязки лучше заживет. На руке, держащей карандаш, я тоже вижу следы ожога.

Он издали чувствует мой взгляд и поднимает глаза. Я дотрагиваюсь до лба, укоризненно качаю головой, он отвечает беглой улыбкой и снова погружается в черчение.

Через несколько дней я шел по шоссе из школы домой. На полдороге меня обогнала машина, из нее выглянул заведующий роно Глущенко.

– Семен Афанасьевич, вот удача! На ловца и зверь. Садись, садись, мы к тебе.

Открываю дверцу машины. Рядом с Глущенко сидит человек с костылями в руках. Лицо незнакомое – широкое, смуглое, большой, с залысинами лоб. Глаза умные, насмешливые. Некрасивое лицо, но такое запомнишь надолго.

– Вот, знакомься! – говорит мне Глущенко. – Это корреспондент Нариманов.

Нариманов жмет мне руку и тотчас спрашивает:

– Есть у вас такой воспитанник – Виктор Якушев? Ну, наконец-то! Я уже который день разыскиваю вашего Виктора. Поздравляю, хорошего парня воспитали!

– Чем он вас так поразил?

Мой новый знакомец улыбается: видно, намерен меня помучить. Ну нет, дудки! Отворачиваюсь и гляжу в окно, будто мне ничуть не интересно, что за новость привез этот корреспондент.

Я немного кривлю душой. Я ведь знаю: если есть новость, наш Глущенко не удержится, где там… И не ошибаюсь.

– Семен Афанасьевич! Да он герой, твой Якушев! Это, знаешь, такой парень, такой парень, что…

– Подождите, мы все подробно расскажем товарищу Карабанову, как только приедем, – останавливает его корреспондент.

Приехали. Как водится, надо показать гостю дом, сад, газету – все что у нас есть хорошего. Плохое пускай сам углядит, на то он и корреспондент.

– Позови-ка Якушева! – говорю я Борщику, и через минуту Виктор перед нами. Я знакомлю его с Наримановым, прошу показать наши угодья и, оставив их вдвоем, ухожу.

Глущенко оторопело смотрит то на меня, то на корреспондента. Он стоит секунду в нерешительности, не зная, за мной идти или за Наримановым, потом догоняет меня.

– Слушай, Семен Афанасьевич! – Он торопится, заглатывает слова. – Герой… пожар… прославит дом… на всю республику!

Не сразу я улавливаю суть. И вдруг все проясняется. Вот что! Вот он откуда, ожог на лбу! Почему же Виктор не сказал мне все, как было? Гале нужно рассказать, вот кто обрадуется, вот для кого эта новость – дорогой подарок. Но как же это стало известно посторонним людям? Что за неразбериха право!

Через полчаса я уже знаю все. Передо мной сидит Нариманов. Порывшись в портфеле, он дает мне отпечатанный на машинке лист бумаги, и на этом листе вот что:

Дорогая редакция!

Я в Старопевске проездом, поэтому пишу письмо, а то бы зашла в редакцию и все рассказала. А не писать не могу, потому что меня очень поразил случай, который я видела.