Это мой город

Милосердие – вот слово, к которому так долго брел, которое нащупывал вокруг себя и не находил. Готово ли наше общество быть милосердным к старикам, больным, инвалидам, ко всем немощным и убогим. Я знаю, эпитеты – «немощным и убогим» – вас царапнули, вызвали чувство активного неприятия… Я же написал их специально, поскольку это понятия библейские, понятия наиболее точно отображающие смысл и суть явления, определяющие людей не имеющих силы выжить самостоятельно и потому «доверенных Богу», живущих «у Бога», значит нашими с вами заботами, милосердием, любовью…

О какой любви, о каком милосердии, однако, может идти речь, когда недавно был свидетелем судебного процесса, где дети «отсуживали» жилплощадь у матери. Они находили аргументы, убеждали судей, что мать слишком многого хочет, что если не выселить ее, то разделить лицевые счета совершенно необходимо, поскольку дети,– в данном случае, дочь и зять,– не собираются оплачивать ее счета за электричество и тепло. О какой любви может идти речь, если сами старики упражняются писании доносов друг на друга, доказывая, что сосед получает некую льготу совершенно незаслуженно, что лекарства бесплатные ему выдают зря, что внучку в институт «устроил» по блату…

Мир без милосердия… Мир, в котором, упавшему не подадут руки, где умерший на улице утром, может пролежать неприбранным до вечера (был такой случай в Минске, был! Об этом писали все газеты), Мир, где юность жестокосердна, а старость, зачастую агрессивна… Где люди стремительно утрачивают чувство уверенности в себе, чувство собственного достоинства. Не знаю, как вам, а мне это мир не нравится! Но поделать с ним, я ничего не могу. Так же как, думаю, и вы. Но делать что-то надо, потому что жить в таком мире нельзя. Что же делать? Я озираюсь вокруг и первое, что приходит в голову – где же нынешняя церковь с ее проповедью добра, милосердия, любви к ближнему, где она – воинствующая, миссионерская церковь: христианская, мусульманская, иудаистская? Неужто, не понимает, что общество задыхается без ее чистого, прозрачного, родникового слова, без ее жертвенного примера?

Я озираюсь вокруг и ищу, где же государство, в надежде, что оно должно (должно!), так мы с ним договаривались, голосуя за Основной закон, за Конституцию, обязано заботиться о немощных, сирых, убогих – и понимаю,– оно тоже не в силах обогреть, пожалеть, помочь всем старым и несчастным, так как должно это делать. У него тоже поверх головы иных забот, иных, тоже важных проблем.

Гляжу далее – и не вижу ничего, кроме наших с вами лиц: растерянных, расстроенных, желающих помочь и ближнему и себе, но не знающих, как и каким образом, это сделать. Мы готовы возлюбить человечество, но стесняемся своих чувств и порывов души, когда они направлены на нечто, что нам кажется малым и обыденным. Думаем,– А, что мы можем? Что зависит от нас?– И с горечью соглашаемся с собственным бессилием,– Да, ничего!..

Хотя это, вовсе не так!

Открываю Евангелие и читаю: «Истинно, истинно говорю вам, кто напоит одного из малых сих только чашей холодной воды (…) не потеряет награды своей». Слова, обращенные к Апостолам, обращены и к нам, потому что в мире, в котором так мало добра, в котором не на кого уповать бедному и слабому, сами люди должны спасаться, прежде всего, делая и проповедуя добро.

Сейчас, когда собственная жизнь близка к сумеркам, знаете, что не дает покоя, мучает сердце? Не то, что книжки не написал, что фильм не снял который так хотелось сделать, не то даже, что учеников не вырастил, не передал молодым своего умения, своего знания – в конце концов, сами все постигнут, сами всему научатся, набивая шишки и страдая от этого. Более всего мучаюсь, вспоминая, как ожидал меня дома, заболевший отец, как его глаза искали меня, когда забегал на минутку его проведать, как хотелось ему поговорить со мной, может прикоснуться, погладить, как хотелось ему поддержки, ласки и помощи – он то знал, в какой путь ему вскоре собираться. А я отделывался бодряческими фразами, идиотскими словами успокоения, уверениями в том, что все будет хорошо. Я все время куда-то спешил, мне все время было некогда, занят был «великими» делами. А на поверку вышло, что самое великое для меня дело осталось не сделанным, что самым важным было просто посидеть, да поговорить с отцом, поддержать его не лукавыми словами утешения, а простым пониманием, ощущением моей с ним неразрывности.