Это моя вина

Основатель был одет в розовый балконет[18] в цветочек, а предыдущему директору достался огромный спортивный топ темно-синего цвета. Картины не пострадали – белье держалось на прозрачной леске, обвязанной вокруг рамы.

Небольшая статуя нимфы у пруда оделась в практичный бежевый бюстгальтер. Гуппи досталось сексуальное фиолетовое белье первого размера. Даже дерево перед библиотекой гордо несло на себе ярко-красные чашечки шестого размера, выуженные из корзинки с уцененными вещами в «Викториа сикрет». Этикетка была на месте и тихо колыхалась на осеннем ветру.

Купол библиотеки Хейзелтон, так гордо возвышавшийся посреди кампуса, был обтянут большим светло-коричневым парашютом – из тех, которые предназначены для внешкольных спортивных занятий. Центр парашюта покрасили в нежнорозовый цвет, а на случай если кто-то не совсем уловил идею, с фасада библиотеки свисал большой знак, гласивший: «ДАМСКАЯ ГОРДОСТЬ».

На каждой доске объявлений висел листок, копии которого вскоре оказались во всех почтовых ящиках, принадлежавших как студентам, так и преподавателям.

О маскараде на Хэллоуин

Даже покойники, будь таковые среди вас замечены, могут понять, что наши уважаемые директоры и члены попечительского совета, а также Марк Твен и никому не интересные ученые, чьи портреты висят в здании естественных наук, а вместе с ними и дерево перед библиотекой, Гуппи, нимфа, даже сам купол, наконец, после стольких лет, когда они были вынуждены с неукротимой тоской наблюдать за весельем празднующих Хэллоуин учеников, решили одеться к празднику. Им больше не придется печально взирать из рам и с постаментов. Теперь они могут праздновать вместе с нами.

Все ради Дамской гордости.

Счастливого Хэллоуина.

Каждый листок внизу был заверен печатью с тем же рисунком, что и на конвертах с приглашениями – бассет-хаундом с висящими ушами.

Фрэнки Ландау-Бэнкс провела эту ночь с десяти вечера почти до самого завтрака в кровати, хотя почти не спала. Увидев в фойе столовой портрет второго директора Алабастер, одетый в яркожелтый поддерживающий бюстгальтер, Фрэнки изобразила невинное удивление. Она завтракала с Мэттью и остальными «бассетами». Все они выглядели бледными и сонными, но от них исходило некое ощущение триумфа, хотя никто ничего об этом не говорил. Фрэнки было интересно, подозревают ли они ее: отчасти ей хотелось все рассказать, отчасти она надеялась, что они никогда не узнают.

Все утро никто не мог говорить ни о чем другом. Выходя с истории, Фрэнки поравнялась с Триш, Стеллой и Клаудией.

– Но почему лифчики? Вот чего я не могу понять, – говорила Клаудия.

– Ой, вы видели тот розовый на Основателе? Такой миленький, – сказала Стелла. – Я бы такой точно носила.

– Думаю, они просто решили посмеяться над женщинами, – сказала Триш. – Они как бы сказали: смотрите, как глупо эти старики выглядят в одежде, которую женщины носят каждый день.

– Я думаю, это объективация[19], – покачала головой Клаудия. – Они превратили купол библиотеки в гигантскую грудь, чтобы все могли на нее пялиться. И сегодня на математике они все время шутили про сиськи.

– У нас тоже, – сказала Триш.

– Я так не думаю. Одно дело объективация, другое – обесценивание, – прокомментировала Клаудия, никогда не упускавшая шанса блеснуть своим словарным запасом.

– Разве их можно разделять?

Фрэнки задумалась, можно ли сделать забытое положительное из «обесценивания». Оценивание: придание ценности, поддержка.

Вряд ли.

– А мне кажется, это забавно! – воскликнула Стелла. – Может, они просто хотели сказать, что сиськи – это круто! Потому что это же круто! Я уверена, что все парни втайне жалеют, что у них их нет. И они превратили библиотеку в гигантскую богиню сисек. Как думаете, может такое быть?

– Может быть, они попытались намекнуть, на то, что на картинах нет женщин? – сказала Фрэнки. – Может быть, они пытались сказать что-то вроде: «А где женщины, которые могли бы носить эти лифчики?»

– Это тоже правда! – Стелла даже подскочила на месте. – Нимфа – единственная девочка из всех.

– Вы знали, – продолжила Фрэнки со всей возможной непринужденностью, – что девушки составляют пятьдесят два процента студентов в Алабастер, но всего двадцать процентов администрации?

– Круто. Ну ты и ботаник, – протянула Стелла.

– Заткнись. – Это уже Триш.

– Нет, а кто это вообще может знать? – спросила Стелла. – Странно, что она об этом знает.