Это моя война, моя Франция, моя боль. Перекрестки истории

Но за восемь истекших месяцев Гамелен ни на йоту не изменил свой первоначальный и уже устаревший план. Ничто не заставило его внести изменения в стратегию, даже то, что Польша была стремительно раздавлена и, следовательно, немцы смогли перебросить освободившиеся силы на Западный фронт. Гамелен увяз в оборонительной войне, положив план наступления в долгий ящик. И даже не подумал продлить с помощью масштабных работ такую твердыню, как линия Мажино. В результате Франция оказалась в выжидательной позиции: половина границ закрыта, половина открыта.

Поджидая шанса одержать наполеоновскую победу, Гамелен расхаживал мелкими шажками по ставке, расположенной в казематах Венсенского замка, неудобство которых давало иллюзию мученического стоицизма.

Тем не менее в некоторых штабах обеспокоились этой косностью и принялись изучать невероятный план отвлечения сил противника, который состоял в том, чтобы послать семидесятилетнего генерала Вейгана, бывшего помощника маршала Фоша, с войсками из Сирии и Ливана атаковать Баку с целью перерезать противнику дорогу к нефти и подняться к северу. А в это же время другая армия, направляясь на юг из Скандинавии и Финляндии, перережет немцам железнодорожные пути. И обе экспедиции должны соединиться… рядом с Москвой. Случается, что и в армии мечтают, даже бредят.

10 мая все проснулись, содрогнувшись от внезапного немецкого наступления. И сентябрьский план Гамелена немедленно был принят к осуществлению и превосходно исполнен.

Тридцать пять дивизий, из них девять английских, развернулись, как один человек, вокруг Арденнского шарнира, проникли в Бельгию, поскольку ужасный Гитлер нарушил ее нейтралитет, и ринулись в сторону Голландии, подтягиваясь к линии, почти перпендикулярной лотарингской границе.

Рассуждения главнокомандующего, объяснявшего катастрофу, были безупречны.

Во-первых, вторжение в Голландию, план, от которого ждали чуда: «Голландцы располагают несравненным оружием — водой; нажав на кнопку, они могут затопить свою страну и противопоставить захватчику непреодолимую преграду…» — не сработал. Перебросив через каналы мобильные мосты, захватив шлюзы и посты контроля за уровнем воды, в то время как авиация утюжила бомбами страну, повергая ее в смятение, немцы в один день одержали победу над первой линией голландской обороны. А после пяти дней, поскольку любое сопротивление было невозможно, Голландия капитулировала.

Во-вторых, 7-я французская армия, ведомая слишком кипучим командиром, который не сомневался, что первым войдет в Берлин, двигалась слишком стремительно. Снабжение боеприпасами не могло за ней поспеть. Продвинувшись до Бреды, армия была вынуждена отойти назад.

В-третьих, бельгийцы… бельгийцы, которые так упрямо цеплялись за свой нейтралитет, лишь бы не примыкать к франко-британскому союзу, и притворялись, будто верят, что он будет уважен диктатором, на протяжении четырех лет разрывавшим все договоры один за другим… бельгийцы, застигнутые врасплох нападением и также атакованные вопящими самолетами, совершенно потеряли голову, были опрокинуты и немедленно выбиты с их шатких позиций.

В-четвертых, Седанский затвор… Тут главнокомандующий был подстрахован, но не войсками, а самым высоким военным авторитетом: неприкосновенным авгуром, высшим воплощением славы нашего оружия, маршалом Петеном. Тот не раз утверждал, в частности, когда был военным министром в 1934 году и выступал перед сенатской комиссией: «Сектор не опасен. Арденнский барьер непроходим для современной армии». Поэтому наверняка его и дали удерживать не самым лучшим подразделениям. «А если противник там все-таки пройдет?» — спросил один сенатор. «Его прищемят на выходе», — гордо ответил Петен.

Однако гитлеровские танки прошли, и никто их не «прищемил». Фронт оказался открыт на протяжении восьмидесяти километров, и враг прорвался через брешь. Пятьдесят тысяч пехотинцев бежали перед массой железа пяти бронированных дивизий, и казалось невозможным остановить ни тех ни других.

Ходил упорный слух, что паника в армии Корапа воцарилась еще до начала сражения. Один артиллерийский офицер в приступе безумия приказал своим людям заклепать орудия или вывести их из строя, а затем отходить. Почему ему подчинились, хотя он явно был не в себе? Почему никто не связал безумца, который, впрочем, вскоре покончил с собой?

Такой была картина, которую набросал главнокомандующий, подписав ее потрясающим самообвинением: «Недостаточность численности войск, недостаточность снабжения, недостаточность руководства».

Почему же в таком случае после поражения 1870 года осудили Базена?

Тяжкое молчание воцарилось в ротонде, с каждой секундой все более гнетущее, более трагическое и прерываемое только звуком колес по гравию сада.