Это моя война, моя Франция, моя боль. Перекрестки истории

Я понял, что надежнее всего как можно ближе держаться к капитану или даже ехать рядом с ним. И вот однажды, когда моя лошадь споткнулась, я услышал, как капитан воскликнул: «Кляча, а не кобыла!» Я мог бы тогда ответить, поскольку вел подсчет: «Знаете, сколько раз мы прыгали, господин капитан? Шестьдесят четыре!»

Я сохранил хорошее воспоминание о Тарбе, а также о квартире, которую снимал в старом саду.

Увольнительные позволяли хоть ненадолго сбежать от казарменной жизни. Одну из них я провел в Монпелье, где нанес визит Луи Жилле — другу семьи моей жены, который переехал в Монпелье со своими близкими. Крупный специалист в области истории искусства и член Французской Академии с 1935 года, стало быть, совсем молодой, Луи Жилле был учеником Рене Думика, на дочери которого и женился, тем самым привязав себя к потомству Эредиа. Его знания были всеобъемлющими, охватывая историю искусства не только Франции, но и Германии, Англии, Фландрии. Он царил над всеми эпохами, живописными и литературными: от примитивистов до Ватто и от святого Франциска Ассизского до Джеймса Джойса, включая Данте и Шекспира. Он умел заворожить слушателей содержательной беседой, а еще привычкой говорить, запрокинув голову, отчего борода задиралась вверх и видны были только белки глаз… Ему оставалось жить всего три года.

Во время еще одной увольнительной я попал в Аржеле, к Пропперам, банкирам еврейско-австрийского происхождения, типа Ротшильдов, которые тоже были вхожи к Буленвийе.

Именно здесь я встретил ту женщину, о которой уже говорил и которая оставила у меня до конца жизни упорное ощущение тайны. Как ее звали: Лулу Валабрег или Лулу Лагардель? Возможно, она последовательно носила оба этих имени. Довольно высокая, можно сказать, роскошная женщина; тогда она была одета в бежевое джерси. Прекрасные сорок лет! Она сообщила мне, что была влюблена в Лазаря Кесселя, Сибера, моего биологического отца, и практически обручена с ним. Предполагаю, что именно она сменила мою мать в последние недели его слишком короткой жизни.

Лулу не скрывала, насколько взволнована знакомством со мной; она словно накладывала на мое лицо черты человека, умершего практически в моем возрасте, но все еще не забытого. В ее голосе проскальзывали интонации, говорившие о разбитых мечтах, и каждая их частица блестела, словно осколки зеркала.

Мы совершали долгие прогулки вдвоем. Никогда еще я не шагал рядом с женщиной столь созвучной поступью: мы шли рядом, но не касались друг друга. И будто некая волна пробегала между нами, которая и сегодня, спустя столько лет, воспринимается мной как тень несостоявшейся любви.

В середине ноября меня перевели в Ним. Командир нашего эскадрона, майор де Турнемир, дал прощальный ужин. Мой командир — альтер эго знаменитого Анри де Бурназеля, которому он уступил лишь в одном: не был убит в красном мундире спаги, когда шел в атаку с саблей наголо где-нибудь в Рифе или Тафиале. Элегантный, гибкий и подвижный, Турнемир удивлял нас своим веселым, можно даже сказать смешливым, характером, что отличало его от других старших офицеров. Так, ему нравилось, выходя из комнаты, гасить свет, нажимая на кнопку выключателя носком сапога.

Перейдя из Тарба в Ним, я из гусара превратился в егеря и был назначен командиром взвода. В 5-м егерском полку также хранили обычаи кавалерии прошлого. Там обозначали подразделения не по номерам: «первый, второй эскадрон…» — а по имени их командира: «эскадрон господина де Роша», «эскадрон господина дʼОтфея», «взвод господина Дрюона»…

Он был не слишком блестящим, мой взвод. Помощник, старший унтер-офицер, корсиканец маленького роста, но с огромными ножищами, рапортуя, ритуально объявлял мне:

— Один человек в госпитале, три в санчасти, три в увольнении… Господин лейтенант, этот взвод катится к смерти.

На что я столь же ритуально отвечал:

— Поскорей бы уж…

В Ниме я завязал дружбу с двумя выжившими в битве при Сомюре: отважными лейтенантами Габриелем де Гальбером и Юбером де Ла Лансом, которые были неразлучны и только что покинули госпиталь после выздоровления. Оба отличались великолепной внешностью.

Гальбер всегда был образцом офицера. До начала боевых действий он благодаря своему имени, красоте и возвышенности чувств удостоился прозвища Архангел. Его подвиг во время боя вошел в легенду. Видя, как приближаются три вражеских танка, он дал команду курсантам, находившимся у него в подчинении, залечь. И в одиночку, с револьвером в руке, бросился на дорогу, вскочил на первый танк и, стреляя в прицельные щели, нейтрализовал его экипаж, затем под пулеметным огнем подбежал ко второму танку и сделал то же самое, но был ранен снарядом, выпущенным из орудия третьего танка. Осколок снаряда прошел всего в нескольких миллиметрах от сердца. С тех пор Гальбера называли Баярдом, не зная, что кто-то из его предков, прославившихся ратными подвигами, был одним из латников этого знаменитого рыцаря.