Это моя земля!

В залитом кровью мертвяке, одетом в пробитый пулей точно посередине груди армейский камуфляж, пусть и с некоторым трудом – из-за корки свернувшейся крови на бледном и каком-то обвисшем лице – все же можно опознать Тонькиного мужа Романа. Да уж… Недолго же ты, родственник, своим умом жил… Интересно, а остальные-то ваши «выживальщики» где? Хотя чего уж там врать – судьба великовозрастных идиотов, внезапно и не совсем понятно на каком основании возомнивших себя Крутыми Уокерами, меня не сильно интересует. Опять же – вот она, эта самая судьба, стоит в углу клетки и окровавленные зубы скалит. Разве что семьи их жалко. Они ведь вместе с семьями из Пересвета отчалили. И что-то подсказывает мне, что ничем хорошим для молодых женщин и маленьких детей знакомство с обитателями «Гермеса» закончиться не могло. И оживший труп мужа моей сестры – вполне доходчивое тому подтверждение. Негостеприимные были у рынка хозяева.

– И что мы теперь Тоне скажем? – горько вздыхает Солоха.

Он за время совместного проживания мою сестру, похоже, чуть ли не в состав семьи включил. Ну и относится соответственно – как к взрослой дочери. Периодически это со стороны выглядит весьма забавно, ведь на деле разница между «доней» и «папочкой» – чуть меньше десяти лет. Но переживает за Тоську Андрей явно искренне.

– Ничего не скажем, брат, – упрямо рублю ладонью воздух я. – Совсем скрыть, понятно, не получится. Не у одних нас глаза есть. А отрядные автобусы – вон они, на площадке стоят, даже отсюда вижу. И выжившие, думаю, найдутся. Но вот это… Это мы с тобой не видели.

Пока Андрей задумчиво морщил переносицу, я потянул наружу из набедренной кобуры Старичка. Может, оказался Рома для моей сестры не самым лучшим мужем. Может, совершив самую страшную, ставшую последней в его жизни ошибку, он едва не подвел под удар и ее. Но такого вот омерзительного посмертия он все же не заслуживает. Дистанция тут небольшая, мертвецы в клетке стоят, буравя нас своим нечеловеческим взглядом, будто завороженные, и практически не шевелятся. В общем – почти как по картонной мишени в тире… Лязгает негромко затвор пистолета, загоняя в патронник девятимиллиметровую свинцовую смерть в медной оболочке, мушка сводится с целиком, палец привычно выбирает свободный ход спускового крючка. Умер ты, Рома, глупо и страшно. Но – покойся с миром! Мертвец с простреленной головой рухнул бревном, плашмя, на пол клетки, под ноги остальным. «Отряд не заметил потери бойца», в смысле – остальные зомби на произошедшее вообще никак не отреагировали. Не ученые еще, не пуганые. А в разряд корма тело моего незадачливого бывшего родственника для них перейдет минут через пять, не раньше.

На выстрел из-за угла выскочила, с пистолетами наготове, «щитовая троица». Они, похоже, как из торговых павильонов вышли, так сразу у входа и встали. И «зоопарк» этот не видели. А увидев – впечатлились. Правда, высказался вслух только Белоусов. Оно и понятно, самый молодой, горячий. Остальные – поопытнее и посдержаннее: Винокуров скривился и под ноги сплюнул, Уржуйцев прищурился этак… недобро. Не хотел бы я оказаться в шкуре бандита, который первым на Сашкином пути окажется. Да и пятым – тоже. Ничего приятного такой взгляд им не предвещает.

– Что думаете? – на правах самого старшего по возрасту и самого опытного смотрит на нас Игорь.

– А что тут думать? – вздыхает Солоха. – Шестой Град задачу уже поставил – чистить. Вот чистить и будем.

– Ладно, – легонько хлопаю по плечу напарника, – вы тут… займитесь. А я пойду, продышусь чутка. Грудина ноет – спасу нет.

Андрей, снимающий с предохранителя свой ПМ, только головой согласно мотнул. Шуруй, мол, «ранетый», без тебя управимся.

Сопровождаемый частыми хлопками пистолетных выстрелов, отхожу от воняющего ацетоном и гнилью «вольера» на плотно заставленную машинами асфальтированную площадку. Летом на этом довольно большом «пятаке» стоят временные сборные лотки овощных и фруктовых рядов. Но март для таких торговых точек и раньше был малость «не сезон», а уж теперь – и подавно. И сейчас большая часть площадки занята машинами, а меньшая – согнанной в плотную массу и усаженной на карачки толпой пленных.