Это мы, Господи, пред Тобою…

Все свидетели сцены прячут глаза и молчат: сочувствие русским — государственная измена. Но никто его и не поддержал, ни вздохом, ни мимикой. Возмущенная предельно, отвечаю все-таки вежливо:

— Эта немка моложе меня. Если вы мужчина, это вы должны уступить место даме. И потом, почему вы говорите мне «ты»?

— Где твой ост? (значок) — рявкает колбасник. Ношение значка для восточных рабочих обязательно. У меня же с собой нет никаких документов.

На остановке краснолицый немец пальцем подзывает с перрона шуцмана. Что-то ему говорит гневно. Тот готовно и шустро козыряет и устремляет указующий перст в мою сторону. Шуцману я повинуюсь, выхожу, бросив молнию взгляда на колбасника. Он ворчит мне вслед. «Эти русские хуже грязных негров, те, по крайней мере, знают свое место»! (негры встречались среди англо-американских военнопленных).

Шуцман, однако, отводит меня от тронувшегося вагона. Он тоже краснорожий, тоже типа «колбасника», но этот дядька в форме говорит мне: «Подождите следующий поезд, пани!» И презрительно махнув рукою вслед отошедшего состава, извиняющимся тоном произносит: — «Это глупый немец! Однако, пани, не все немцы дураки, не все!» Шуцманами работали или, совсем пожилые немцы, или инвалиды этой войны, хлебнувшие горя…

Следует отметить, однако, что если бы не изобилие иностранных рабочих, уличная полиция была бы и не нужна: немцами всюду соблюдался невиданный нами порядок и дисциплина. То, что входит в немецкое понимание слова «культура».

II. Дойче гайст (НЕМЕЦКИЙ ДУХ)

1. Сан-Суси

Потсдам удивительно похож на Петербург в миниатюре или на Царское село. Похож стилем барочных и ампирных памятников, цветом и порядком зданий, но особенно воздушной дымкой, которая окутывает город в бессолнечные дни. Сумерки в Потсдаме выглядят, как белая ночь над Петроградом. Особенно напоминает Северную пальмиру центральная площадь Потсдама с собором, похожим на уменьшенный Исаакий.

В Берлине над старыми стильными зданиями можно было увидеть грубую фабричную трубу, этот же город — прежняя резиденция королей — не знал крупных фабрик, грохота и суеты столицы. Его еще не бомбили. Было мирно и тихо, только ночные сирены воздушных тревог будили и разрывали нависший над городом покой. В старомодном, патриархальном, олицетворявшем Германию городке ходил кое-где по торцам(!) тоже старомодный трамвайчик, формой похожий на карету. Во многих вагонах на креслах еще сохранились гобеленной работы коврики с вытканными германским-кайзерским орлом. На ковриках порою лежали аккуратные заплатки из обычной материи.

Улички Потсдама прелестны. Домики, увитые въевшимся в серые стены старым плющом или розами (так и повсюду в Германии и даже в неуютном Берлине), блистали чистотою, уже не раз описанной в литературе. Мне до сих пор снится узкая Голландская улица, чистая, промытая до блеска, с высокими крышами домов с белыми оконными наличниками. (Кажется такая есть и в Петербурге).

Будто из сказки городок! А я повидала их немало. Только наше положение «отверженных» от Родины, грозное, неведомое будущее да ночные тревоги мешали насладиться городом и лучше его осмотреть.

Потсдам окружали «дорфы» — прежние деревни, теперь пригороды. Один из них, через который мы проходили с метро в наши редакционные бараки, в которых мы и жили, назывался Александердорф. По иным рассказам посещавших послевоенный Потсдам, она уже не существует: сгорела от бомб. Деревня эта была подарком русского царя Фридриху Великому: несколько семей русских гренадеров (крепостных) вместе с домиками для их проживания — повторением русских бревенчатых изб. С вычурной резьбой, шатровыми воротами, коньками и всем, что полагается народному стилю «руссиш». Избы после многих десятилетий все еще были выхолены, как всякий немецкий домик, будто покрыты лаком. Вначале это была небольшая русская колония с появившейся позднее в «стасово-репетовском» стиле, копии «Спаса на крови» крохотной русской православной церковью среди соседней березовой рощицы. В наше время православное богослужение в ней шло на немецком языке. На нарядных «в два венца» избах, в которых теперь жили потомки Павловских гренадеров были прибиты однотипные таблички с фамилиями владельцев. Но только на одной избе значилась русская фамилия Pawlow. Остальные обитатели онемечились и носили уже фамилии немецкие.