Это наш дом

  Прапор, он же Прапорщик, или попросту Виктор Николаевич, самый старый из обитателей сарая, видимо жаждал общения. Внимательно наблюдая за тем, как Андрей пытается привести шевелюру в порядок, он поинтересовался:

  - Чего это у тебя лицо стало такое задумчивое? Андрюш, какая-то у тебя нездоровая печаль. Сны плохие опять достают?

  - Да не, Николаевич - нормально все. Задумался я просто. Разной ерундой голову забиваю. Лишь бы о "пожрать" не думать.

  - Это да, а то все разговоры вечно крутятся вокруг этой злободневной темы... А о чем же ты сейчас думал? Уж сильно серьезное лицо у тебя было, будто у профессора.

  - Да ни о чем... так... Вот смотри: у нас тут одиннадцать человек осталось.

  - Девятнадцать - еще восемь баб в своем сарае.

  - Их не считаю - я про наших только. Вот есть среди нас хоть один, кто в тюрьме или зоне сидел?

  - Хач сидел, и сидел серьезно - он вечно законника из себя строил, хотя по жизни шестерка явная; Нос тоже срок отмотал, правда по мелочи, вроде бы, да и пальцы вообще не гнул.

  - Носа при запуске убило, при самом первом, месяца через два, как мы сюда попали. Шар тогда накрыл дно карьера, в котором он прятался. Хач тоже еще первой зимой простудился и сгорел от жара. Я про тех, кто сейчас остался.

  - Не, вроде нет таких. Может, правда, Киркоров наш сидел - он-то о себе мало рассказывает.

  В сарае дружно захохотали все обитатели, даже Киркоров изобразил нечто, похожее на радостную улыбку. В день, когда они сюда попали, при неудачной посадке самолета бедняге не повезло. Он выжил, несмотря на изуродованную шею, но голоса лишился. Вероятно, повредило голосовые связки - раны у него тогда были серьезные, непонятно, как вообще копыта не отбросил. В общем дар речи у него был потерян полностью - никто с того дня от него не слышал ни единого слова. Надо сказать, это не мешало ему занимать в коллективе уважаемое положение - несмотря на пережитые ранения он, пожалуй, был самым выносливым и сильным из уцелевших. А то, что при всех своих несчастьях не потерял чувство юмора, лишь добавляло ему уважения. Что с юмором у него все обстояло в полном порядке, выяснилось в один из первых дней, когда ныне покойный Хач агрессивно поинтересовался у кашляющего кровью чуть живого пассажира, как его следует называть:

  - Эй, ты, с золотым голоском: ты там живой еще? Тебя как звать-то?

  Тот, с трудом приподнявшись, расчистил солому с пола, веточкой на земле нацарапал "Киркоров". У назойливого Хача больше вопросов не было.

  Насколько Андрей помнил, это была первая шутка в истории их злоключений - до этого ему здесь не доводилось вообще смех слышать, а уж дружный смех и подавно.

  Правда, сам Андрей ни разу так немого не называл, только коротко - Кир. Да и не только Андрей.

  Прапор между тем не унимался:

  - А чего ты о сидельцах спрашивал?

  - Да так... Вот посмотри сам: среди нас уголовников, получается, вообще нет. И не было, если не считать Хача, да и тот бледная карикатура на карманного воришку. Ты, Сергеич, механик хороший, специалист по тяжелой технике, по сути, офисный механик, летел разбираться по рекламациям на бульдозеры. Я электронщик изначально, а потом бизнесмен мелко-средний - с криминалом дел никогда не имел. Гнус наш вообще студент-гуманитарий из университета, а Декан и есть декан, - из строительного института. На кого ни посмотри - все как один приличные люди. Но, по сути, все мы сейчас сидим, уже второй год. Наши надзиратели с нами не общаются, модели поведения не навязывают. Им лишь бы мы работали и не убегали, ну за драку еще могут поколотить. Вот и все их требования. Уголовников среди нас тоже нет: "воспитывать" на уголовный лад нас некому. И что мы имеем в итоге? Мы дружно стали закоренелыми арестантами, или, по крайней мере, пытаемся ими казаться. Переняли жаргон, терминологию, образ мышления - и все это без малейшего внешнего давления. И без причин. Вот принято так себя вести за решеткой, вот и ведем себя так. И причем, в массе ведь, мы люди неглупые, понимаем, что бред это. Со стороны послушать некоторые наши разговоры, так чуть ли не извиняемся друг перед другом за этот спектакль. Я уж молчу о том, как фальшиво иногда выходит. Странно слышать, допустим, от интеллигентного редактора иллюстрированного журнала фразы в духе: "Господа - как только эти носилки дотащим, я сразу на дальняк рвану, а то рыжий друг мне прямо здесь очко рвать начнет".

  - Угу, - кивнул Прапор. - Вот и пойми, что было первым - яйцо или курица. Мы ведь первоначально друг друга по именам, а то и отчествам звали. А теперь?

  Гнус, не выдержав, высунул голову из соломы, зловеще ответил:

  - А теперь начнем в петухов народ определять. Правда, Дрю?