Это настигнет каждого

Чувство стыда пришло ко мне другим, необычным путем. Я испытал стыд, когда впервые увидел в зоопарке - запертыми - больших сибирских тигров, которые смотрели куда-то поверх меня. Кровь бросилась мне в голову; казалось, голова сейчас лопнет, и я оттуда ушел. Но вскоре вернулся к клетке и очень старался втолковать тиграм, что не я виноват в их несвободе; однако они мне не верили, не хотели ничего слушать, они считали, что, заплатив за входной билет, я тоже сделал вклад в доходы зоопарка, ради которых они и сидят в тюрьме. Я начал ужасно плакать и молился, чтобы мне было дано свыше понимание языка зверей; но в конце концов сказал им просто по-немецки, что я их очень, очень люблю, что я хочу к ним в клетку, хочу их облизывать, и что они даже могут меня сожрать -только пусть поверят, что я их люблю и что я не виноват в их несвободе. Я так сильно плакал перед ними и так хотел их освободить... Но вместе с тем понимал, что ничего из этого не получится, что в итоге их просто пристрелят. После я еще два или три раза приходил к их клетке и приносил им в дар всю мою печаль, лишь бы они порадовались, - но они моего дара не приняли.

Я всегда старался, чтобы животные любили меня, но я не мог исправить то зло, которое причиняют им люди. И те орлы, которых я, мальчиком, собирался освободить, наверняка тоже до сих пор сидят в своих клетках. Какой прок с того, что я пожертвовал белому медвежонку целую плитку шоколада, которую захватил с собой? Моя мама тем сильнее бранила его, потому что он порвал ей перчатку, когда она протянула ему кусочек. И разве не в тот же день мы встретили молодого льва, который полюбил Элли, с удивительной нежностью протянул ей лапу и, пока мы находились у клетки, следовал за ней по пятам? Будь моя воля, лев бы получил ее в жены (когда Элли хоть приблизительно догнала бы его в росте) и они жили бы счастливо. Но моя сестра не поняла чувства влюбленного льва и даже высмеяла его желание спать с человеческой самкой. Это так меня огорчило!

После того, как я вспомнил одну лихорадочную ночь, мне стало совсем грустно.

У меня была лихорадка, и никто не помог мне лечь в постель, даже свет в холодной комнате не горел. Я очень боялся наступающей ночи, чувствовал себя незащищенным и одиноким. Ведь пока я сплю, может прийти Смерть. И она в самом деле пришла: снаружи что-то зашелестело, звякнуло... Господи, она уже здесь. Я, когда залезал в кровать, наверняка не кричал, только тихо плакал. Теперь кровать превратилась в мою могилу. Я молился Богу или Иисусу, но Он, вероятно, меня не слышал.

Снова подняв взгляд, я увидел, что в ногах постели стоит большой бурый медведь. Он смотрел мне в глаза. Тогда я протянул к нему руки и сказал: «Дорогой медведь!», он же велел мне заснуть. Я лег и заснул, а он все стоял у меня в ногах, и охранял меня, и прогнал Смерть, собиравшуюся убить меня косой. Он сделал для меня то, чего не захотел сделать ни один человек. Я знаю, что в ту ночь его послал ко мне Бог. И теперь этого уже не забуду.

19. хп. 1915. Моими друзьями всегда были хищники. Это беспокоит меня, потому что с ними ни в чем нельзя быть уверенным. Они очень красивые, очень гибкие; во всем, что они делают, прослеживается удивительный ритм, только одно в них плохо: они убивают других зверей. Я мало что мог предпринять для собственного успокоения. Все зло в мире, все ужасное - и болезни, и войну, и несчастливые судьбы - я объяснял себе фальшиво прожитой жизнью, неблагородством и внутренней неправдивостью, влиянием культуры и принятых норм поведения. Но я никак не мог отмахнуться от того жуткого, что прослеживается в самом образе жизни хищных зверей. Снова и снова, набравшись мужества, я уговаривал себя, что только заурядных существ может постигнуть такая участь: быть съеденным хищным зверем. Но вот недавно я услышал, что пантеры, убив какое-нибудь животное, проявляют к нему величайшую любовь: они его облизывают и тычутся в него мордой, а когда начинают пожирать, то испытывают чуть ли не чувственное наслаждение от его слабости. Эти сведения открывают новую перспективу. Разве не может быть, что между хищником и его жертвой существует некое особое отношение, о котором мы вообще ничего не знаем? Что оно иногда проживается во всем своем великолепии и величии, как и любое другое отношение, связывающее двух живых существ, если существа эти отличаются благородством и пылкостью?

23. хи. 1915. Никак не могу прерваться. Сколько великолепной маховой силы я уже растратил на людей! А теперь хочу еще кое-то рассказать. Я побывал снаружи, на ветру, и уже не столь пылок и безрассуден, как прежде.