Это очень забавная история

Мы подошли к первой башне моста, и я остановился перед табличкой с именем архитектора: «Джон Рёблинг». В строительстве ему помогали жена, а потом и сын. Джон Рёблинг погиб при постройке этого моста, ну да и бог с ним, а Бруклинский мост простоит здесь еще сотни лет. Хотел бы я оставить после себя что-то похожее. Я не знал, как этого добьюсь, но чувствовал, что первый шаг вроде как сделал.

– Самое классное, что Ниа… – начал Аарон и пустился в такие анатомические подробности, которые я предпочел бы не слышать, поэтому я просто отключился, понимая, что он говорит сам с собой. Ему было классно от одного, а я тащился совсем от другого: однажды я пройду по этому мосту и буду смотреть на город, зная, что мне принадлежит какая-то его часть, что я здесь не пустое место.

– А какой у нее зад… Знаешь, я думаю, символ «сердечко» делали с ее задницы…

Мы дошли до середины моста. По обеим сторонам от нас проносились машины: красный поток слева, белый – справа, отделенные от пешеходной дорожки тонкой металлической решеткой по обеим сторонам.

Мне вдруг нестерпимо захотелось выступить за решетку, склониться над водой и заявить о себе миру. А если уж мне что втемяшится в голову…

– До сих пор не верится, что это было на самом деле… – продолжал свой монолог Аарон.

– Хочу постоять над водой, – известил я его.

– Чего-чего?

– Идем! Хочешь со мной?

Он остановился.

– Ну да, – сказал Аарон. – Да, я понял, о чем ты.

Там были такие мостки поверх решеток, для того чтобы рабочие могли добираться до тросов и ремонтировать их. Я перебрался по одному из мостков на внешнюю сторону, с которой был виден мост Веррацано-Нарроус, и, ухватившись за перила, принялся балансировать на узкой металлической полосе шириной не больше десяти сантиметров. Подо мной с шумом проносились легковушки и внедорожники, а впереди в холоде простиралась чернота воды и неба.

– Ты чокнутый, – сказал Аарон.

Я продвинулся вперед – делов-то: как и все, что нам запрещают взрослые, это было проще простого.

Я миновал первую полосу из трех, шумевших подо мной, прошел до середины второй – и тут Аарон заорал снизу:

– Ты чего туда полез?!

– Я просто хочу подумать! – прокричал я в ответ.

– О чем?

Я помотал головой. Не мог я ему объяснить.

– Я быстро!

Аарон отвернулся.

Перебравшись через вторую полосу, я стал смотреть на линию горизонта и не отрывал от нее глаз, пока, ритмично перехватывая руками по балке, не миновал третью полосу. Добравшись до края моста, я с удивлением обнаружил, что там вообще нет никаких ограждений: ничего, что могло бы уберечь от падения, кроме крепких рук и воли. Я ухватился за ледяные прутья арматуры обеими руками и распростерся над водой, раскинув руки в стороны: меня мотало на ветру, пока я висел там, как… ну вроде как Христос.

Я закрыл глаза, потом открыл – почти никакой разницы: даже с закрытыми глазами я отлично видел россыпь огней, просто с открытыми глазами я чувствовал ветер на слизистой. Маленьким я читал книжки про аббатство Рэдволл, фэнтези-книжки про воинственных мышей, боевой клич которых приводил меня в полный восторг: «Эвлалия!»

И я как придурок запрокинул голову и заорал с Бруклинского моста во всю глотку:

– Эвлалия-а-а-а!

Я бы мог умереть прямо тогда.

И учитывая, как все потом повернулось, лучше бы я так и сделал.

Одиннадцать

Депрессия не начинается так сразу. Вдоволь поорав с Бруклинского моста, я в отличном настроении пошел домой. Аарон вернулся на ночном метро на Манхэттен, у него была куча времени, чтобы прибраться в квартире и проводить Ниа к родителям. Я перекусил в закусочной, съел яичницу и пшеничный тост, вернулся домой в десять утра, сказал маме, что ночевал у Аарона, и рухнул на кровать. Проснувшись после обеда, я обнаружил, что нужно подписать документы по поводу поступления в Подготовительную академию и записаться на медосмотр – как мило. Так и вижу, как доктор берет меня за яйца и просит покашлять (кстати, я до сих пор не понимаю, зачем им это нужно).

Само окончание средней школы было сущей ерундой – надо было только не завалить экзамены и не получить «отказано» из Подготовительной академии, поэтому я начал зависать у Аарона каждый день. После того как «травяной барьер» был сломан, настала удивительная пора, когда мы просто накуривались и кайфовали под рев телевизора; «смотреть киношку» мы это уже не называли, теперь у нас появился термин «охладиться».

– Хочешь охладиться? – бывало, спрашивал Аарон, и я врубал телик погромче.

Ронни всегда отирался поблизости. Оскорблениями сыпать он не перестал, но они стали гораздо нежнее, хотя это уже не имело значения, ведь Ронни заделался проверенным дилером. С нами в Академию он не собирался (кажется, он вообще никуда не поступал), зато чего он точно хотел, так это открыть ювелирный магазин, торговать наркотиками и заколачивать бабло.