Это они, Господи…

Порой при чтении стихов Дементьева возникают у меня и некоторые другие вопросы, недоумения, обалдения даже. Дело в том, что в них встречаются какие-то странные мысли о иных всем известных вещах — от пустяковых вроде бы до весьма серьёзных, притом — в самых разных областях жизни и времени. Вот, например:

В сердцах нажал ты на курок…

Друг мой, вспомни как Пушкин, на фоне портретов которого ты так любишь фотографироваться, писал о дуэли Онегина и Ленского:

Вот пистолеты уж блеснули,
Гремит о шомпол молоток,
В граненый ствол уходят пули
И щёлкнул первый раз курок.

Первый раз курок щёлкнул при его взводе. А второй раз щёлкнет при выстреле, но для этого надо нажать не курок, а спуск. Пушкин двести лет тому назад, не быв членом ЦК комсомола, знал это, а ты, автор сорока книг… Неловко, Андрюша…

Довольно сомнителен афоризм

Смерть всегда преждевременна…

Всегда? Значит, и всех. Не скажи. Я не стал бы утверждать это, допустим, о смерти Ельцина или Яковлева. Гораздо более прав был Горький, считавший, что смерть

Иногда берет не тех, кого бы надо…

Есть в стихах и такая философская максима:

Страшно, если ложь права…

А как это может бьггь, как возможно? Ложь не может быть правой. Другое дело, если лжи даны права, если она хозяйка, как сейчас хотя бы на телевидении, где ты подвизаешься долгие годы в разных программах и передачах.

А вот у классика совершенно верно:

Я правду о тебе порасскажу такую,
Что хуже всякой лжи.

Да, правда может быть и хуже, и страшнее лжи.

Такие вот несообразности есть и в многочисленных стихах и песнях об Израиле. Вот я и думаю: наши-то читатели могут иные глупости и промахи извинить своему русаку с израильскими генами, а израильтяне? Они щепетильны. Не примут ли всё это за неуважение? Не рассерчают ли за обилие чепухи? Не станет ли это международным скандалом? Не скажут ли они: «Не суй своё тверское рыло в наш тельавивский огород!»?

Дорогого стоит и такая похвала Советскому времени: «Можно было быть комсомольским вожаком, но при этом не убивать». А можно было и убивать? Как жаль, что я не знал! Ведь как раз, как помнишь, Андрей, я был в Литературном институте именно таким вожаком? Ах, как досадно, что, имея возможность, никого не укокошил!

На этом статья в «Литературной России» кончалась, хотя не кончалась моя рукопись. Статья была напечатана 6 июня этого года.

Кстати, о приёмах и неприёмах. Я не стал бы касаться этого деликатного биографического обстоятельства, если бы тут не шла речь о Советском времени и его порядках. Ты пишешь. Дементьев: во время войны «жили мы трудно и бедно». Ну, тогда все так жили. Однако вас точила и своя печаль: «Отец был арестован по 58-й статье. Мама воспитывала меня одна». Но в другой раз уверяешь, что «родители (!) прошли лагеря». Значит, и мать сидела? Кто же тебя растил — бабушка? Тут нужна точность. Что ж ты о бабушке Лермонтова стихи написал, а о своей — ни слова. Это неплохо бы прояснить.

Дальше ты уверяешь, что в 45-м году «именно из-за отца» тебе не приняли в Военно-медицинскую академию. У тебя, говоришь, вот уже шестьдесят с лишним лет хранится драгоценный документ и ты его будто бы цитируешь: «По условиям конкурса ваша кандидатура для поступления в Военно-медицинскую академию не получила поддержки. Председатель приёмной комиссии…». Документик сомнительный, сильно похож на враньё. Обычно во всех вузах вывешивались списки и все абитуриенты с трепетом искали в них свои фамилии. А тут какая-то справка, объяснение… Да ничего подобного не было. Документик этот ты сочинил сам, что подтверждают и нелепые слова о какой-то «поддержке», которую-де кандидатура не получила. Никакой поддержки для поступления в вузы у нас не требовалось, только — аттестат об окончании школы. Это ныне требуется поддержка тугого кошелька. И почему ты скрыл имя председателя комиссии? Пусть бы люди узнали перестраховщика.

Твой друг Владимир Войнович уверял, будто его не приняли в Литературный институт потому, что сочли за еврея, а я, говорит, отродясь евреем не был, только похож. Что же, ему так и сказали: «Евреев не берём»? Критик Сарнов рассказывает, как в своё время обстояло дело с приёмом в гимназию Бориса Пастернака. Он приводит письмо директора гимназии к родителям, в котором прямо говорится, что в этом году норма приёма евреев уже выполнена, приходите в будущем году. Он пришел и Бориса приняли. Тут всё ясно.

Беспартийный и похожий на еврея Войнович, член Баварской академии изящных искусств, конечно, врет. Меня, например — и русского, и фронтовика, и члена партии, и уже печатавшегося — приёмная комиссия Литературного института тоже отвергла. И пролез я только благодаря вмешательству самого директора — царство ему небесное! — Федора Васильевича Гладкова.