А председатель деревенского совета сидел в это время в одном из уютных александрийских ресторанчиков со своей невестой. В прекрасно сшитом костюме, белой крахмальной рубашке, с выбритым до блеска подбородком он выглядел безукоризненно и мило беседовал с девушкой о погоде и о своей работе — у него под началом двадцать тысяч феллахов, — о будущем. Он горячо укорял ее за то, что она до сих пор не собралась посетить его владения. В разговоре упомянул и о сельскохозяйственном рабочем, напавшем на врача, и о том, что прежде, чем ехать в Александрию, ему пришлось принять серьезные меры. Поэтому он и опоздал на целый час против обычного времени. Невеста ничего не отвечала, и председатель начал испытывать неловкость от ее молчания. А потом она выразила желание уйти, и он с неохотой был вынужден последовать за ней. Провожая девушку домой, он понял, что пятнадцать лет разницы в возрасте не пустяк, как он пытался уверить себя, когда влюбился в нее, а суровая истина.
Врач, на которого в полдень напал сельскохозяйственный рабочий, провел день в дурном настроении. Он не мог уснуть после обеда, а вечером пошел к ветеринару пожаловаться на жизнь. Он говорил о бессмысленности пребывания его и его коллег в деревне, критиковал правительство, ущемляющее их права, утверждал, что они заслуживают надбавки к зарплате за вредность работы, поскольку им приходится иметь дело с этими полулюдьми — феллахами. Впервые он говорил с такой горечью и дошел до того, что даже намекнул на возможность своего отъезда за границу. Ветеринар как мог успокаивал коллегу. Позднее в сопровождении четырех санитаров врач обошел нескольких пациентов из числа тех, кто не ходит в больницу, предпочитая видеть врача у себя дома и платя фунт за визит. Не преминул он зайти и в дом богатой семьи, которую навещал ежедневно после того, как хозяева намекнули, что не прочь с ним породниться. Переговоры велись в полной тайне. В один из недавних визитов врач дал понять, что хотел бы открыть в деревне частный кабинет и попытаться таким путем увеличить свои доходы. А сегодня утром к нему присылали сказать, что найден подходящий дом. Осмотрев дом, который ему понравился, врач снова вернулся к своим будущим родственникам, чтобы остаться у них, как всегда, до полуночи.
Вернувшись в отведенную ему казенную виллу, он переоделся в пижаму и вышел на балкон. В густой тьме деревенской ночи ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. В голове врача роились неясные мысли о будущем.
С наступлением ночи ад-Дахрийя забыла о сельскохозяйственном рабочем. Четыре семейства, у которых побывал врач, извинялись перед ним за происшедшее. Подробностей они не знали, но советовали ему не отступаться от своих прав. Говорили, что нынешние времена не для порядочных людей и что надо требовать к себе уважения.
В узких деревенских улочках, на скамьях перед домами мнения разделились. Одни жалели рабочего. Другие говорили, что он заслужил того, что с ним случилось, и даже большего. Все равно, мол, воде в гору не подняться, и ни Адхаму аш-Шаркави, ни аз-Занати-халифу не под силу затолкать мула в кувшин. Многое говорили. Сквозили в этих разговорах и боль, и страх, и смелость, которой хватает лишь до утра, а сошлись на том, что случившееся — дело обычное. Рабочий напал на доктора и получил по заслугам. И ни одна голова не попыталась понять, что же за всем этим стоит.
Ночь плотно окутала мир гнетущим молчанием и мраком. А в доме сельскохозяйственного рабочего его ждали жена и трое детей. Жена бегала в контору, расспрашивала о муже, но не получила вразумительного ответа. Вернулась домой в страхе, чувствуя, как мурашки ползают по телу. К ней заглянул посыльный, отвозивший мужа в участок, и, заставив ее поклясться самым святым и покоем умерших в том, что она не проговорится, рассказал все, как было. Она собралась было идти в Тауфикийю, но удержали соседи, советуя хотя бы дождаться утра, ведь до восхода солнца она не встретит на дороге ни одной живой души[5]
. Всю ночь она напрасно пыталась уснуть, а едва из соседних домов донесся петушиный крик, была уже на ногах. Вышла во двор. Звезды на небе еще не побледнели. Она вернулась в единственную комнату, снова легла.Автор раскрывает перед читателем все свои карты
Итак, начало повести самое обычное. Будь на моем месте любой из нынешних коммерсантов от беллетристики, он именно теперь прибегнул бы к испытанным приемам — а их множество, — подогревающим интерес читателя и до конца держащим его в напряжении. Пойди я этим путем, мне следовало бы приберечь какую-нибудь сенсационную неожиданность и ошеломить ею читателя где-то на предпоследней странице. Но я — по многим причинам — отказываюсь пользоваться подобными излюбленными приемами как старых, так и новых беллетристов.