Это просто игра

Шум внизу стих. Все стихло – лишь поскрипывало колесико, через которое бежал канатик. А потом в тишине грянуло:

– Настя! Рома! Умирает!

Как – умирает, всполошился Норм и развернулся к Роме. Рома был тут, жив-здоров, поводил хвостом и разглядывал далекое облачко.

– Настя! Рома! Умирает! – снова гаркнули снизу.

Дебилы, вы кого обмануть хотите, подумал Норм и аккуратно глянул вниз.

Внизу было странное. Толпа разномастно одетых персонажей застыла в центре площади, растянув над собой драное полотнище с теми же словами без знаков препинания: «НАСТЯ РОМА УМИРАЕТ». Полотнище дергалось, потому что персонажи то и дело падали, сраженные стрелами. Стрелы прилетали от гвардейцев. Они явно пытались перебить демонстрантов – а небольшой вооруженный отряд, охранявший полотнище, сопротивлялся этому не слишком успешно. Третий выкрик оказался совсем жидким:

– Настя! Рома. Уми…

Теперь с площади доносились только неразборчивые выкрики, короткие выдохи и удары стали о сталь. Зато сама башня рокотала – по лестнице поднималась целая толпа.

Рома жив, а я вам не Настя, растерянно подумал Норм, перехватывая канат все чаще. И вспомнил.

Не всё.

Кое-что.

Вспомнил, что он, что она – Настя. Был Настей, вернее. Когда-то давно, в другом мире. В том мире не умирали и не оживали. Там жили тихой серой жизнью.

И там был другой Рома.

И он умирает. Сейчас.

Норм закричал, срывая голос, – и в этот миг ему на голову легло тяжелое прохладное полотнище флага.

И в следующую секунду Норм знал, что делать.

Он намотал край флага на кулак, полоснул саблей вдоль каната, накинул на себя золотое полотнище, как плащ, свистнул Рому, не глядя запрыгнул ему на спину и послал его чуть вперед, на карниз широкого проема в стене.

Внизу закричали, кто-то вскинул лук.

Флаг полоскался по ветру. В такт ему полоскались грива Ромы и разодранная штанина Норма. Зашить бы.

Опять нет времени, подумал Норм с сожалением, окинул долгим взглядом небо, леса, поля, дымы, огни, стены и руины покоренного мира и закричал, наматывая золотой край на кулак:

– Победа!

Набросил флаг Роме на глаза и послал коня в последний длинный прыжок навстречу лучникам.

23. Пусть растет

Труднее всего было удержаться от пинка по лежаку – и нырка в колодец, в свет, в бой. Нельзя, сказал себе Норм твердо. Жди.

Это было странно – ждать, когда нет времени, когда кругом война, конец света все ближе и Рома умирает. Тем более странно, что прыжок в колодец резко сокращал дорогу – раз, и я у пещеры, той самой.

А Макс-то не у пещеры, мрачно напомнил себе Норм. Где ты уже, прохвост курчавый?

Двери лязгнули раз, другой и третий и открылись. Норм зажмурился и не открывал глаз, пока не почувствовал, что его ведут по свежему воздуху, навсегда пропахшему спичками. Я очнусь и убью тебя, понял? – подумал он. Очнусь – и убью.

– Что с Ромой? – спросил Норм, не оборачиваясь. Хватит, повертелся в первый день, когда пытался до кого-нибудь докричаться, – это воспоминание почему-то продолжало четко тлеть в выжженной памяти.

– Колики, – торопливо ответил незнакомый голос. Кажется, девичий.

– Что у тебя с голосом?

– У тебя, скорее, – сказал Макс и, кажется, хмыкнул.

Я тебе похмыкаю, подумал Норм, но решил воздержаться от глупых вопросов, которых от него, наверное, ждали, и постарался быть деловитым:

– Так, колики, и что? Его поднять смогли, водить начали?

– Я не знаю, мы уехали сразу, до соревнований еще.

– Каких соревнований?

– Ну этих твоих, конкур, что ли.

Норм остановился и медленно спросил:

– Так вы что… месяц ко мне шли про колики сообщать? Он же… Когда соревнования были?

– Ну… вчера, – ответил Макс не очень уверенно. – Тут столько всего… Точно вчера, да.

– Так, – повторил Норм. – А я… Меня сюда когда перенесло?

– Позавчера. Тут, Насть, понимаешь, время совсем по-другому…

– Хватит, – сказал Норм. – Пошли.

Он молчал до самой пещеры, не глядя на черные дымы, пылающие деревья и лиловые молнии, и в пещере молчал, становясь на синюю звезду, и не ответил, готов ли и слышит ли музыку, и не кивнул, и не закрыл глаза, в которых неровная песочная стена размылась и потекла, наверное от усталости, и Норм потек, тоже от усталости, просто спиной к далекой стене, головой в подушку, и простыня поверху, и все белое, чистое и прохладное, только рукам и груди чуть неудобно и неба нет, совсем, со всем, со всем воздухом, дышать!

Настя засипела, пытаясь вдохнуть, распахнуть глаза, двинуть руками, кровать под ней дернулась, незнакомая полная женщина крикнула «Максим!» и бросилась душить, а дед, ее, Насти, дед, набросился на эту женщину и обнял, а рослая девочка, сидящая на полу у кровати, подскочила, бормоча: «Нет, нет, нет!» – и прижалась лбом к Настиному лбу, втискивая в Настино ухо твердую пуговицу с музыкой, которая снова позволила дышать, падать, лететь и понимать, что эта рослая девочка и есть Настя.

Настя дернулась, сипло вздохнула и сползла коленями на пол. Макс часто дышал, распахнув глаза, зрачки у него сужались в точку и распахивались до размера маслины. Он был мокрый, волосы на лбу слиплись.