Это просто цирк какой-то!

Костина жена на рисунке обнимала длинную, похожую на лохматую гусеницу, собаку с короткими ногами и темными стоячими ушами, и смеялась, чуть запрокинув голову. У нее были зеленые глаза и светлые волосы, собранные в длинный хвост. И она выглядела очень счастливой. И очень живой.

Место для портрета было выбрано так, чтоб лежащий на кровати мог смотреть на него. Смотреть каждый вечер. Там и светильник был прикреплен, не у изголовья, а у рисунка…

Как я взяла с кофра банку, как вышла из вагончика, как отдавала Косте и Сашке принесенное и каким образом оказалась сидящей на берегу моря с Вели на поводке – неизвестно. Но в тот вечер я впервые узнала, что испытывает человек, которому вынесли приговор. Неважно кто – доктора, судьи, какие-нибудь враги, или он сам себе его вынес. Тогда мне казалось, что этот приговор – смертный. Организм отреагировал должным образом и оперативненько собрался откинуть копыта: долго просидев на пляже и окончательно уяснив абсолютное и бесповоротное отсутствие даже одного процента возможности стать для Кости не просто «нашей Лорочкой», я вернулась в цирковой городок, аккуратно закрыла за собой калитку и рухнула без сознания прямо на руки Агееву, который как раз шел меня искать. Очнулась уже в своей кровати, но в каком-то тумане, а к вечеру выдала температуру под сорок.

У меня ничего не болело, я ни на что не жаловалась, просто лежала тряпочкой и не могла даже пить. Представление Давид Вахтангович на следующий день отработал без меня, а вечером тетя Тая Лурье уже привезла знаменитого местного доктора, друга ее мужа. Седовласый доктор протиснулся между Агеевым, Фирой Моисеевной, Олегом Тайменем и Ритой, которые прочно заняли позиции около моей кровати, по очереди отлучаясь только на время работы и репетиций, и приступил к расспросам, но мне нечего было ему сказать. Да и сил совсем не осталось даже на простые ответы, наверное, их сожрал жар. Доктор сделал несколько инъекций, и директор Барский увел его. Уплывая в какое-то серое горячечное марево, я слышала удаляющийся голос Юрия Евгеньевича:

– Доктор, сделайте что-нибудь, девочка горит вторые сутки… любые деньги, любые лекарства, доктор, мы все достанем! Сообщить ее матери? Зачем?? Да чем и где она могла заразиться, я вас умоляю? Вчера днем была совершенно здорова же…

Ночью Олег Таймень по капельке вливал в мой пересохший рот какую-то жидкость, и мне казалось: именно горькая эта влага, чья-то рука, державшая мое запястье, и горячий собачий язык, что лизал мои щеки и лоб, не дают окончательно провалиться сквозь кровать куда-то вниз – я плавно падала туда все это время.

Говорят, под утро начался бред, но я этого не помню. Зато отлично помню и по сей день, как та женщина с портрета вошла и села на пуфик около кровати. Кроме нее, в комнатке почему-то никого больше не было, и я удивилась: как же она смогла их всех разогнать? То, что Костина погибшая жена сидит в полуметре от меня, удивления не вызвало. Она смотрела на меня, грустно улыбаясь, губы не шевелились, но я ясно услышала:

– Он много думает о тебе, девочка. И очень хотел бы забрать тебя с собой, но не сможет. У тебя другая судьба, тебя ждут в другом месте. Подожди немного, и все поймешь.

А потом как будто выключили свет – я спала без видений и снов почти сутки и проснулась ранним утром с нормальной температурой. На том самом пуфике сидя спала Светка, у открытой двери вагончика дремал Вели – войти, не разбудив его, было невозможно. На столике нежно мерцал здоровенный букет перламутровых бежевых роз, а рядом с ним стоял большеглазый сиреневый единорог.

Как, как он узнал про единорога?

Дулицкая-Павловская, конечно, была настоящей подругой. Не стала ни радостно вопить, будя всех вокруг, ни расспрашивать, что это было, – просто обняла и поинтересовалась, смогу ли я дотащиться до душевой. Помогла встать, оглядела всю и вытащила из-под кровати весы. Присвистнула – за три дня я лишилась двенадцати килограммов. Зеркало небрежно закрыла собой, сделала вид, что не расслышала просьбы отойти. Ведя меня в душ, несколько натужно балагурила:

– Сегодня ночью Агеев сдал Марку дежурство у твоего, так сказать, хм… одра и сразу пошел к Троепольскому. Мы с Велькой как раз с прогулки возвращались, шли мимо Костиного вагончика, тихо было очень. Я расслышала первую фразу, Лор. Вовка спросил: «Что ты ей сказал?» – а потом закрыл за собой дверь. Ой, не так резво, погоди, прислонись вот тут, тебя мотает же… дурочка какая… Сейчас я водичку сделаю потеплее, а ты пока снимай это все, я потом простирну. Олег не дал тебя переодеть, сказал, что нельзя трогать. Господи, одни кости остались, что ж такое-то!