Это просто цирк какой-то!

Мама молчала на эту тему долго, опять курила больше обычного и допоздна засиживалась с книжкой на кухне, а я, доверившись судьбе и, вроде бы, благорасположению Духа цирка, тихонечко ждала приговора, не выдавая ужасного своего волнения, но похудев от ожидания на восемь килограммов. И была очень, очень хорошей девочкой, конечно. А за неделю до окончания гастролей передвижки № 13 в нашем городе мама зашла в мою комнату. В руках она держала нежный комок розового пуха – тот самый драгоценный жилет-болеро, который добрый Бука когда-то набросил мне на плечи, чтоб разбудить память о цирке:

– Поезжай, доня. Поезжай с ними. Я не хочу, чтоб ты всю оставшуюся жизнь была несчастна от мысли, что так и не попыталась, и, не дай бог, обвинила бы потом в этом меня. Вот, возьми его. Сейчас таких уже не делают, он подойдет к любому манежному платью. И ничего не бойся.

Как выяснилось вскоре, директор Барский купил для меня билет на поезд сразу после вечера с гусем, не дожидаясь решения мамы. Все-таки он неплохо знал женщину, которую любил всю жизнь.

И мы с жилетом поехали.

5. За форгангом. Начало репетиций

Вот как хотите, но в то время жизнь была совершенно другого вкуса, цвета и имела иные свойства. Мыслимое ли это дело сегодня – отпустить шестнадцатилетнюю, домашнюю и бесконечно наивную книжную девочку, воспитанную в любви и доверии и не ждущую от людей ничего, кроме добра, неизвестно куда со взрослыми мужчинами? Ну и что, что это друзья молодости? Я вас умоляю!

Сейчас каждый Вася знает, что педофилы и прочие извращенцы владеют мимикрией так, что любой хамелеон сдохнет от зависти. Маскируются, падлюки, под массажистов, учителей физкультуры, отчимов – у читательниц и наиболее экзальтированных читателей газеток и журнальчиков, не говоря уже о зрителях ТВ, завивки круглосуточно дыбом стоят от ужаса, мозги вскипают от праведного гнева, а рука нашаривает булыжник покрупнее. Про соцсети я уже молчу, там вообще каждый первый – лучший юрист, учитель, психолог, врач и политик. К счастью, моя юность пришлась на другую эпоху.

Мама всегда верила людям, и я не помню случая, чтоб она обманулась в своем доверии. А уж если пообещали цирковые, то их простое слово стократ сильнее любых обетов и самых страшных клятв.

Так что первые мои месяцы в цирке прошли под неусыпным наблюдением трех строгих интернациональных «нянек»: грузина-шпрехшталмейстера, еврея-директора и одессита-клоуна (дядя Коля всегда говорил, что одессит – это такая особая нация). К ним примкнула и жена дяди Коли, добрейшая тетя Шурочка. Руководила коллективом опекунов Фира Моисеевна, шепнувшая мне на вокзале: «Я знала, что все получится!» Нас теперь, кроме симпатии, связывала и общая тайна. До первого своего гастрольного города я ехала с ней в купе, а потом жила в ее вагончике – они все были поперек разделены толстой деревянной перегородкой на две секции.

А когда опекающие лица убедились в том, что я не заработаю гастрит, потому что умею готовить, не испорчу дыхалку и «ливер», потому что не курю и не пью, не буду совращена каким-нибудь роковым цирковым красавцем, потому что все, включая двенадцатилетнего сына циркового электрика, воспринимают меня как младшую сестренку – вот тогда мне выделили отсек в отдельном вагончике с реквизитом, пусть маленький уголок, девять метров всего, но только мой. Взрослые признали мою самостоятельность, право на личное пространство и надежность. Но это случилось позже, а пока…

Утро. Я сплю на роскошной походной кровати производства братской Польши, купленной за собственные деньги, призовые и премиальные, которые давали за хорошие места на соревнованиях по парашютному спорту. Раздается деликатный стук в дверь вагончика:

– Швило[10], просыпайся! Скоро девять, чеми гого[11], завтракать пошли! – это Давид Вахтангович, добровольно принявший на себя обязанности «утренней няньки», пришел ровно за пять минут до звонка будильника. И это значит, что через пятнадцать минут (водные процедуры в летнем душе и впрыгивание в одежку) за столом в вагончике директора ждут своих порций два почтенных вдовца: Юрий Евгеньевич и Давид Вахтангович, полюбившие в моем исполнении гренки-«харитошки» из белого батона за одиннадцать копеек, каждый кусочек – с яичным желтком внутри. Их я жарила на древней чугунной сковороде, тяжеленной, как блин от штанги, принадлежавшей когда-то почтенной матушке Юрия Евгеньевича и ездившей с ним по городам и весям почти полвека.