Это случилось в тайге (сборник повестей)

— В ту весну, однако, когда брату Онисиму помереть, у меня как получилось? Вышел в Кедровую рассоху, а там лабас на двух лесинах излажен. Дровы понатасканы, возле кострища лапник настелен. Время ночлег строить, чего сыщешь лучше? Я лыжи долой, к лабасу сунулся — мясо. Вовсе ладно выходит! Отрезал от шеины на варево — шеина аккурат сверху лежала, — наварил, наелся да лёг спать. Утром собаки будят — и свои и чужие. Опосля охотник подходит, Вася Савельев с Перегонного, знакомый. Глянул на лабас, интересуется: добыл, мол, Александр Егорыч? Скольких? А я не боле его знаю. Мои, говорю, еще на своих ногах ходят, только добывать иду… — Старик значительно посмотрел на жену, усмехнулся. — Ладно, тогда время нестрогое насчет зверя было. А ежели бы, к примеру, теперь? Да увидал меня у того лабаса Канюков Яков Иваныч, прежний большой начальник? Куда бы я делся, хотя и за чужой грех?

— До утра станешь лопотать или спать лягешь? Завтра не воскресенье, поди. На работу вставать! — напомнила Матвеевна.

Проняло. Александр Егорович повернулся прочь от стола вместе со стулом и принялся стягивать сапог. Тот сначала не поддавался, а потом вдруг снялся легко и неожиданно. Потеряв равновесие, старик ухватился за спинку стула. Стряхивая с ноги портянку, сказал:

— Однако к следователю завтра схожу. Ильюха Черниченкин теперь следователем, который на выборах агитатором всегда. Узнаю, что ему Валька говорить будет. Какие такие оправдания…

— Тьфу! — не выдержала Матвеевна, гася свет.

В темноте ойкнула и заскрипела ее кровать, потом все смолкло. Александр Егорович разулся, натыкаясь на стулья, прошел к плите — повесить портянки. Хотел было закурить еще раз, на сон грядущий, но не осмелился шарить в потемках, искать спички — уронишь, не дай бог, что-нибудь, тогда старуха покажет!

7

К следователю Александр Егорович попасть не смог. Не только к следователю — на работу Матвеевна не пустила. То ли оттого, что постоял вечером на дворе в распахнутом полушубке, без шапки, то ли по какой другой причине, но утром старик почувствовал себя вовсе больным. Голова казалась огромной и страшно тяжелой, подушка засасывала ее, как болото засасывает камень, брошенный на зыбкую торфяную сплавину. От подушки нестерпимо несло жаром.

Ахая и причитая, Матвеевна суетилась у плиты — заваривала простудный чай. Врачевание было давнишним ее пристрастием, запасы целебных корешков и трав пополнялись из года в год. Теперь они пошли в дело. Резко пахло душицей, пряный аромат ее забивал запахи других трав.

— Росянки совсем ничего осталось, — качала растрепанной после сна головой Матвеевна. — Да и череды тоже.

— В баню бы, — мечтательно и робко произнес Александр Егорович. — Попариться. И двести грамм после. Как рукой сымет.

— Кабы в ограде баня была, — посетовала жена. — А в баню да из бани полверсты ходить — пуще застудишься. Весной погода обманчивая, теплу нельзя верить.

— И то. Придется тогда без бани… двести-то грамм. С малиной или перцем, что ли… — совсем замогильным голосом прошептал старик.

Увы, Матвеевну не так-то легко было разжалобить, если речь заходила про двести граммов.

— Малина тебе в чаю будет, — заявила она. — А перцем только горло сожгешь без толку. Лежи уж, нечего выдумывать.

— Ох-х! — вздохнул Александр Егорович и, заскрипев кроватью, отвернулся к стене. На ней, меж выгоревшими цветами обоев, зайчиками мельтешил солнечный свет, отраженный ведром воды. Матвеевна только что лазала в ведро ковшом, оттого вода колыхалась и зайчики на обоях были такими веселыми.

— Худо! — пожаловался старик.

Как будто прислушиваясь, зайчики перестали прыгать, только мелко-мелко дрожали. Точно им было очень смешно, а вслух смеяться нельзя.

— Напою чаем, так за докторицей сбегаю, — пообещала Матвеевна. — Потерпи.

Александра Егоровича это мало утешило.

— За докторицей! Скажи: за Клавкой Миняевой. Какая из нее докторица, ежели позавчера волоком куклу за собой по грязе таскала?

— Хватился! Позавчерась! У ней живой кукле третий годок пошел. Пять зим, поди, в институте училась. Недаром.

Видимо, Александр Егорович в самом деле чувствовал себя из рук вон плохо, иначе спросил бы, к чему относится «недаром». К тому, что у Клавки после пятилетней учебы появилась живая кукла? Но старик только про себя усмехнулся смешной фразе жены. А вслух сказал:

— Шут с ней, зови Клавку. Больничный листок составлять надо.

Целебный чай он выпил покорно, хотя и морщился. Отодвинув кружку, попросил закурить, но табачный дым оказался противным на вкус, затхлым, словно курил не махорку, а прелое прошлогоднее сено. Тогда, уронив папиросу, Александр Егорович напомнил жене:

— Мать! По Клавку-то ступай, что ли…