Это случилось в тайге (сборник повестей)

Она полулежала на застеленной дерюжным покрывалом Наташкиной кровати, днем служившей диваном, и дразнила подругу. Обычно дразнить Наташку было сплошным удовольствием — она не сердилась, не обижалась, а лезла с дурацкими жалостями. Смех же один, да? Наташка Сударцева жалеет Свету Канюкову! А если сказать за что, так это совсем умора — за то, чего самой не хватает, ну прямо как ног безногому.

Сегодня Светка дразнила Наташку без удовольствия, Наташкины наивности не смешили ее, а злили.

— Пожалуйста, можешь себе играть в куклы, если тебе так хочется! — Светка постаралась улыбнуться, как улыбается Джина Лоллобриджида. — Хоть до двадцати пяти лет. Потом сама же спохватишься.

Двадцатипятилетие в Светкином представлении было порогом старости.

— А при чем здесь куклы? — спросила Наташка, уставшая раздувать пламя, которое не желало перекидываться с быстро прогоравшей лучины на поленья. Оттопыренным от перепачканной в саже ладони мизинцем поправила упавшую на глаза прядь волос.

— Потому что ты обо всем судишь по-детски. Как будто тебе пятнадцать, а не девятнадцать.

— Ничего не по-детски. Просто не желаю понимать твоих взглядов на любовь.

Последний год или около того она все чаще и чаще не желала понимать подругу. Светка менялась на глазах, и старая девчоночья дружба начинала давать трещины. Она не разваливалась только потому, что Наташка страшилась обидеть подругу беспричинной — так ей казалось — холодностью. А Светка, не сходившаяся близко ни с кем из сверстниц, предпочитала Наташкино общество одиночеству.

— У нас с тобой разные возможности, — посожалела Светка, разглядывая в зеркале над комодом свое отражение — хорошенькую девочку с модным начесом. — Зачем я обязана принимать всерьез какие-то чувства, если мне никто не нравится?

— Тебе нравится, чтобы все парни за тобой бегали, а за другими девчонками — никто.

— Тебе не понравилось бы, да?

— Даже нисколечко, — не задумываясь ответила Наташка и вздохнула. — Интересно, когда настоящая любовь.

Ее подруга расхохоталась. Смех был наигранным, чересчур громким, но в подобных тонкостях Наташка не очень-то разбиралась.

— Можешь смеяться сколько угодно, мне наплевать, — сказала она. — Главное в жизни — это любовь. Такая ну… именно настоящая!

— Настоящая любовь была раньше, у всяких там Ромео и Джульетт. Ну кого ты можешь полюбить в нашем поселке, например? Абсолютно некого! И вообще надо поскорее выбираться из этой дыры!

— А мне так и не шибко хочется, — вздохнула Наташка. — Страшно.

Светка округлила глаза.

— Страшно?

— Ну не страшно, а… боязно. Честное слово, боязно!

— А я так дождаться не могу. Ты только представь — разные там фестивали, вечера, знакомства. Блеск!

— На стипендию много не наблестишь.

— Ха! Папаша подбрасывать будет. Им здесь много не надо, а денежки у него водятся.

Обе примолкли: в сенях стукнула дверь, заскрипели жидкие половицы.

— Дядечка Филипп пришел, — ответила Наташка вопросительному взгляду подруги.

Та приняла более чинную позу, оправила на коленях платье. Но Сударев почему-то медлил входить. Наконец дверь приотворилась.

— Натаха, где у тебя тряпка — ноги вытирать? Собственных трудов не жалеешь?

— Она же на дворе, дядечка. Под самым крыльцом лежит, на мостках. Принести?

— Не надо, — Филипп Филиппович закрыл дверь, снова скрипнули половицы.

— Я пойду, подруга, — сказала Светка, вставая.

— Сиди, вместе пойдем. Я только дядечку накормлю.

— А-а, — недовольно поморщилась Светка. — Дай хоть книжку какую-нибудь. Терпеть не могу вежливых разговоров со старыми чудаками…

— Ты чего так поздно? Шесть часов скоро! — встретила Сударева Наташка и, подражая кому-то, дурашливо повела носом — дескать, не пахнет ли ненароком спиртным?

Филипп Филиппович ласково ткнул ее пальцем в лоб, сказав:

— Тоже туда же… Старика Заеланного встретил, рассказывал мне…

Наташке показалось, будто осекся он, метнул встревоженный взгляд на Светку.

Пока девушка нарезала хлеб, Филипп Филиппович мыл руки под рукомойником. Сев к столу, зачерпнул ложкой щей и, не донеся до рта, неожиданно спросил Светку.

— Отец в больнице еще, Светлана?

Та, не подняв глаз от книги, кивнула. Потом, усмехнувшись, в свою очередь спросила:

— Что это вы вдруг заинтересовались его здоровьем?

В тоне вопроса звучала откровенная ирония — она знала, что Сударев помнил отца по лагерю. Знала, что воспоминания не доставляли удовольствия ни отцу, ни Судареву. Но Светке всегда нравилось играть на чужих нервах.

— Так, — буркнул Филипп Филиппович и прихлебнул щей.

— Я думала — навестить хотите…

Сударев промолчал, но Светка не собиралась униматься.

— Грех вам, Филипп Филиппович! Пора прошлое забывать.

Он не то усмехнулся, не то поморщился.

— Ядовитая ты стала, Светланка! И языкатая!

Светка пососала и без того яркие губы, удивилась с притворной скромностью:

— Вы думаете? — и вдруг, положив книгу, рассмеялась. — Разве вы не знаете, что гуманизм — признак сознательности? Вон Валька Бурмакин даже из тайги моего папашу на себе вытащил, а папаша знаете каких свинок ему подкладывал? Ого!