Это случилось в тайге (сборник повестей)

Но у прокурора, видимо, иссяк запас благодушия. Вожжа попала под хвост, как выражалась его жена о таких колебаниях в настроении супруга.

— Как были! Без пианино, — сказал он и, уже с порога, оглядываясь через плечо, прибавил: — Что бы ты с ним стала делать, интересно? Лишнюю пыль стирать? Кто на нем играть будет?

Она попыталась робко возразить:

— Но у всех порядочных людей…

— С жиру они бесятся, вот что! — зло сказал прокурор и, чтобы не слушать дальнейших возражений, хлопнул дверью.

«Действительно, — думал он, — на кой ляд нам заводить пианино? „Чижика-пыжика“ одним пальцем бренчать, как Ляхин?» Ей-богу, подобные бессмысленности всегда вызывали у него чувство раздражения! Когда-то за преферансом даже посмеялся над этим… как он тогда выразился? Ах да, музыкальным чудачеством! Но дело, конечно, не в чудачестве, а все в том же «равнении на порядочных людей». Мода в некотором роде, что ли? Извините, прокурор Блазнюк за модой гнаться не собирается! Его, в конце концов, положение обязывает вести себя подобающим образом, как и Ивана Ляхина тоже. Плохо, что Ляхин этого не сознает, очень плохо! Впрочем, Ляхин не сознает многого, за примерами далеко ходить не надо, звонок о Канюкове тому примером.

Неужели Ивану Якимовичу не ясно, что приятельские отношения — приятельскими отношениями, а юстиция остается юстицией?

Тем более, Канюков уже давно не работник такого масштаба, чтобы ломать с кем-то из-за него копья. Просто не хочется лишних сплетен вокруг Канюкова и райпо, но советовать прекратить ради этого дело, даже пустяковое… Нет уж, Иван Якимович, увольте: прокурор Блазнюк уважает закон, которому служит!

Впрочем, Черниченко, помнится, ничего не говорил о каком-либо нарушении закона Канюковым. Нет, браконьер убил лося, и речь шла о том, чтобы объяснить браконьеру именно законность действий Кашокова. Так, кажется? Черниченко, безусловно, более квалифицированно разобрался в происшедшем, нежели Ляхин. И не исключена возможность, что Иван Якимович, перепутав ситуацию, забил в набат зря.

— Тяжелый день понедельник, а, Черниченко? — весело спросил он, без стука входя к лейтенанту, читавшему какое-то дело. Судя по всклокоченной шевелюре и количеству натыканных в пепельницу окурков, день у того действительно был тяжелым. — Ну, хвастайся, как дела?

— Хвастаться нечем, Антон Петрович. Да и дел, собственно говоря, нет.

— Значит, уже есть чем хвастаться, — добродушно пошутил прокурор. — Отсутствие дел тоже показатель нашей работы. А что листаешь, на кого?

— Да так, прошлогоднее дело о браконьерстве в архиве взял, первое. На Бурмакина. Я вам докладывал, помните?

— Помню. Говорил с ним?

Черниченко вздохнул и запустил обе пятерни в растрепанные и без того волосы:

— Не только говорил, Антон Петрович, на место происшествия выезжал…

— А это еще зачем? — перебивая Черниченко, удивился Блазнюк. — Дела о браконьерстве относятся, согласно последнему разъяснению, к числу дел, принимаемых к производству не прокуратурой, а милицией.

Пусть они этим и занимаются. Им, как говорится, карты в руки! Дело несложное, насколько я понимаю?

Забывая о субординации, следователь встал и, отойдя к окну, повернулся к начальству спиной. Побарабанил пальцами о подоконник.

— Дело, Антон Петрович, такое… В общем, нехорошее дело. Грязное. Привлекать надо не Бурмакина, а Канюкова.

— Гм! — обронил, хмурясь, прокурор.

Черниченко обескураженно развел руками.

— Надо привлекать, а… обвинение обосновать Почти не на чем. То есть обосновать можно, только вот… прямые улики работают в пользу Канюкова. Разрешите доложить суть?

— Докладывайте, — прокурор грузно опустился на стул, сплел пальцы на коробке «Беломорканала», лежавшей поверх бумаг.

— Тогда разрешите, я закурю, Антон Петрович. Потому что дела, собственно, нет, придется излагать устно.

— Давайте.

Слушая, Антон Петрович играл пачкой следовательских папирос, посыпая черную клеенку столешницы раструсившимся табаком. Когда Черниченко закончил, он, брезгливо отряхнув длинные белые пальцы с коротко обрезанными ногтями, сказал:

— Так. Ясно. Ясно в смысле ваших предположений. — Блазнюк почему-то перешел на суровое «вы». — Но совершенно не ясно, чем вызвана ваша уверенность в их непогрешимости. Понимаете, я говорю сейчас как прокурор, который обязан будет потребовать неопровержимых доказательств в подтверждение обвинения. Что можно положить на стол перед судом, кроме ваших — пока, кстати, довольно голословных — утверждений?

И опять, как давеча, Черниченко развел руками.

— Вот видите… — начал было прокурор, но Илья его перебил:

— Антон Петрович, кроме моего личного мнения, есть мнение старого таежника Заеланного, соседа Бурмакина, вместе со мной изучавшего следы. Потом — врача, о характере травмы. Показания Бурмакина есть, ну а…

Теперь перебил Блазнюк:

— Вы отдаете себе отчет, как будут расцениваться показания Бурмакина? Насколько убедительными будут они для суда, после того как…