Это только ступени

Умывшись холодной водой, Петя наскоро поел оставленный мамой завтрак – два сваренных вкрутую яйца и ломоть ржаного хлеба, запив подогретым молоком. Через десять минут он, громко стуча подошвами сапог, уже сбегал по наружной железной лестнице во двор, затем нырнул под арку и вышел на улицу Московскую, уже запруженную людьми и экипажами. Улица вела к Соборной площади и Старому базару, и именно туда устремлялся основной людской поток. Обыватели спешили сделать покупки, потолкаться на рынке, узнать новости. Петя пересёк улицу наискось, и по Казанскому4 переулку неспешно зашагал к северной окраине города – к улице Скобелевской, на которой располагались армейские казармы. Именно там вместе с полковым интендантом он должен был получить новенькую униформу для всего полка, стоявшего сейчас далеко на юго-востоке, под Ставрополем.

Первый Офицерский, генерала Маркова полк, в котором служил Пётр, был назван так по имени своего вождя, Сергея Леонидовича Маркова, погибшего в бою в самом начале лета. Петя любил своего командира, как мог бы любить отца, и тяжело переживал его гибель. Стремление во что бы то ни стало отомстить красным питало Петину боевую отвагу и самоотвержение в течении всего Второго Кубанского похода, в ходе которого Добровольческая Армия, всё лето и осень яростно сражаясь с десятикратно превосходящими силами большевицких армий, полностью их разгромила и очистила от красных весь Северный Кавказ. Только тогда ярость и жажда мести покинули Петину душу, а на их место заползла невнятная тоска, и он отчаянно захотел домой. То ли новый командир, то ли Сам Господь почувствовал эту Петину глухую мольбу, и отправил его с интендантом в Ростов за новой формой, снаряжением и боеприпасами.

И теперь Петя шёл, скрипя снегом, по декабрьскому Ростову, и удивлялся тому, что вот так же, будучи шестнадцатилетним гимназистом, ходил здесь всего год назад, а сейчас это как будто он же, но вроде бы и совсем другой человек.

«Кто я сейчас? Доброволец? Марковец? Кадет, как называют нас большевики?» – задавался Петя вопросами, идя привычными с детства переулками к своей цели и мало замечая жизнь, кипевшую повсюду, бившую ключом так, словно не было зимы, и войны никакой не было.

– Эй, солдатик, постой! Помоги, будь добр, тут женщине плохо, обморок, надо бы до транспорту дотащить!

Пётр обернулся и увидел, как его окликает одетый в серое невзрачное пальто парень, который, видимо, только что вынырнул из тёмной подворотни. Лицо паренька, несмотря на надвинутый на лоб картуз, показалось Пете знакомым.

– Самоха? –Петя не поверил своим глазам. – Это ты? Ты откуда взялся?

Парень на минуту опешил, потом глаза его недобро сверкнули.

– А где я, по-твоему, должен быть? Это мой город, между прочим. Эээ, господин, или как вас там теперь величать, Теплов!

– А я думал, что ты у красных! – Петя на всякий случай вспомнил о спрятанном во внутреннем кармане шинели револьвере и зорко следил за бывшим одноклассником. Винтовку он сдал в арсенал.

– Был у красных, теперь сам по себе. Между прочим, я твою мать от Чеки спас. Не рассказывала?

– Нет. Я только второй день как в городе. Спасибо, если так.

– Да это давно было, забыла она уже. Но это так, считай, в оплату долга. Когда ты меня у казарм подловил с динамитом, и отпустил, помнишь? Вот так-то!

– Ааа… Кто старое помянет… Хорошо, что ты не у красных.

– Хорошо, не хорошо, а ты будь осторожен. В подворотни наши не суйся. А то мало ли что. Ладно, некогда мне с тобой разговаривать. Ну, покедова, что ли? – Самоха криво усмехнулся, помахал рукой, надвинул картуз почти на самый нос и скрылся под аркой.

– До свиданья, Самоха, – скорее уже самому себе произнёс Петя. Только тут ему пришло в голову, что его, возможно, хотели заманить в ловушку. «Что им с меня взять? Оружие? Да, скорее всего, оружие. Подпольщики…»

Подобравшись и решив отныне быть бдительным, он бодро зашагал к казармам. Там его обрадовали известием о том, что его полк вскоре перебросят в Ростов, а следовательно, возвращаться в по-зимнему унылые, политые кровью и потом ставропольские степи ему больше не нужно. Интендант отпустил его до прибытия полка, и Петя, примерив новенькую, с иголочки форму, новые шинель и шапку-кубанку, решил первым делом наведаться в фотоателье «Макарт»5 и сделать несколько фотографических карточек на память. «Маме и … Ксении. С надписью: С Новым 1919 годом».

Как и многие добровольцы, как и многие ростовцы, он был уверен, что в будущем году война непременно закончится.

Фотограф долго возился у громоздкого аппарата, запечатлевая Петю в шинели и папахе, а потом и без них: в чёрной гимнастёрке с белым кантом, в чёрных бриджах, с чёрными же погонами с литерой «М». Форма символизировала готовность умереть и надежду на воскрешение России. Петя широко улыбался в глазок камеры, думая о том, как понравится он в таком облике Ксении, как сойдёт с лица её тяжелая грусть, как зарумянятся её щёчки.