Это твоя жизнь

Хотя я обещал себе, что не расскажу семье о своем тайном проекте, момент вдруг показался очень подходящим. Раз я уже произвел на них впечатление, а мама упомянула о смене карьеры… И я гордо выложил свою большую новость.

— Сценарист? — удивился папа, на миг вдохновясь таким оборотом дела. — Это что-то с компьютерами, верно?

— Нет, это тот, кто сочиняет фильмы. Писатель, который придумывает кино.

— Господи!.. — Он испустил усталый вздох.

Я и не рассчитывал на понимание. Хоть брат заинтересовался, чего я, впрочем, ожидал, ведь он сам немного киноман.

— А о чем?

— Ну, пока рано об этом. Так просто не объяснишь.

— А какой жанр? Боевик, приключения? Романтическая комедия? Реализм?

— Нет, не то и не это. Пока не хочу рассказывать. Может, дам почитать, когда закончу.

— О! Вот это подача! Будь я голливудским продюсером, я бы тебя враз взял, без вопросов!

После обеда, поцелуев и семейных «спасибо» мама и папа наконец уехали домой, а Николас и Кэрол перешли в бар, чтобы поучаствовать в попойке со мной и обычными подозреваемыми. Друзья, которых я скопил за дюжину лет в Сифорде, отбирались из узкой группы людей с одинаковым мировоззрением: они не хотели бы умереть в городе, в котором живут. В итоге мы оригинально решили проблему того, что в Сифорде нечем заняться: приходили в пивную и жаловались, что в Сифорде нечем заняться. Моя семья за эти годы познакомилась с большинством моих друзей, но когда все собирались вот так вместе, мне все еще было неловко, что брат с женой — этакие столичные штучки и умницы, а друзья у меня — этакие провинциальные неряхи. Впрочем, я не осуждаю мою хорошо одетую невестку за то, что она слегка отпрянула, когда рядом с ней плюхнулся вонючий Норман — наш местный байкер.

Есть люди, которые не признают мяса, а иные религии запрещают стричься. Личное кредо Нормана, по-видимому, не позволяет мыться. Одно время к нему приклеилась кличка «Псина», но, по моему убеждению, это несправедливо: изо рта моей псины так не воняет, как от Нормана. Он уверяет, что мыть волосы противоестественно. «Если не мыться, то, может, чуток и попахивает, — признавался он, — зато в конце концов волосы начинают сами очищаться с помощью естественной смазки на черепе». Я знал Нормана десять лет, но естественная смазка пока не проявилась. Наверное, его шевелюра все еще оправляется от последней атаки шампуня, которой подверглась в начале 1990-х. Норман — один из последних доживших до наших дней представителей ранее весьма многочисленного вида, которых в шестидесятые годы возбужденные теледикторы именовали «рокерами». Каждое лето огромные стада таких мужиков мигрировали на побережье, но их численность резко упала из-за проблем с нефтепродуктами на пляжах. Нефтепродуктов на пляжах не хватало. И вот теперь неопрятная кожаная куртка Нормана терлась о дорогой костюм моей невестки; та вскочила и щедро вызвалась сбегать для всех за выпивкой.

Вполне справедливо, что в нашей компании социальных изгоев именно Норман, который не придавал ни малейшего значения внешности, практиковал долговременные отношения. С другой стороны от Нормана сидела его девушка, Панда. Она тоже была вся в металле и коже, хотя и забыла нашить на джинсы старое пропитанное пивом полотенце. Имя Панда — несколько странное производное от «Миранда», и только через пару лет знакомства с ней я узнал, что она окончила Челтнемский женский колледж,[9] а весь этот имидж байкерши — реакция на воспитание кисейной барышни. Панда красила волосы в черный цвет, но корни выдавали ее невинно-блондинистое происхождение. Чтобы помнить, что нож надо держать не по этикету, Панде требовалось усилие. Кэрол подала ей последний стакан с подноса.

— А вам портвейн. «Кокбурнс», да? — спросила моя одетая с иголочки невестка.

— Вообще-то произносится «Кобернс», — поправила неряшливая рокерша.

Несмотря на классовые трения, алкоголь вскоре возымел свое магическое действие, все болтали и смеялись. Норман жаловался мне, что родители Панды его не любят:

— Просто потому что у меня вот тут череп и кости.

— Да, лоб — не совсем обычное место для татуировки.

Мой брат увлеченно завел политическую дискуссию с другим моим приятелем. Дэйв — циничный йоркширский мужлан, который перестал голосовать за лейбористов намного раньше всех, и вовсе не из-за какой-то там философии яппи или неудачной социальной политики, а просто Лейбористская партия выбрала своим символом красную розу. «Красная роза Ланкашира, на хер! — фыркал он каждый раз, когда речь заходила о политике. — А чем им не нравится Белая роза Йоркшира?» Дело не в том, что у Дэйва на кого-то зуб. Просто ему нужно еще немного времени, чтобы простить герцога Ланкастера за то, что тот победил в Войне Алой и Белой Розы в 1485 году.