Это же Патти!

– Ну разве ты не понимаешь? – широко раскрытые синие глаза Розали были полны живого интереса. – Это в точь-в-точь история Малыша! Я поняла это в ту же минуту, как увидела книжку, но мне было ужасно трудно заставить Малыша прочитать ее. Малыш сначала над ней потешалась, но, когда вчиталась, оценила сходство. Она говорит теперь, что это перст судьбы.

– История Малыша? О чем ты говоришь? – Патти тоже заинтересовалась.

– У Малыша есть порочный английский опекун, совсем как у Розамонды в книжке. Во всяком случае, он англичанин, и она думает, что он, вероятно, порочный. Большинство владельцев ранчо такие. Он живет совсем один – никакого общества, кроме ковбоев, и ему необходимо заботливое влияние милой женщины. Так что Малыш решила сделаться женственной, вернуться в Техас, выйти замуж за Опекушу и сделать счастливыми оставшиеся годы его жизни.

Патти, упав на кровать, расхохоталась. Розали встала и взглянула на нее чуть сурово.

– Не вижу ничего смешного – на мой взгляд, это очень романтично.

– Малыш и нежная женская заботливость! – захлебывалась от смеха Патти, катаясь на кровати. – Да она не сможет даже на час притвориться женственной. Если ты предполагаешь, что она сможет такой оставаться…

– Любовь, – провозгласила Розали, – совершала и более великие чудеса… Подожди! Мы еще увидим!..

И школа увидела! Исправление Малыша Маккой стало сенсацией года. Учителя приписали замечательную перемену в ее манерах положительному влиянию Розали, но, хотя испытали огромное облегчение, не питали особых надежд на то, что это чудо продлится. Но неделя следовала за неделей, а чудо не кончалось.

Мисс Маккой больше не отзывалась на обращение «Малыш». Она просила подруг называть ее Маргерит. Она отказалась от жаргона и научилась вышивать; она сидела на занятиях по Европейским путешествиям и Истории искусств со сложенными на коленях руками и милым задумчивым видом, вместо того чтобы, как прежде, своим ерзаньем доводить до безумия сидевших рядом с ней. Она добровольно стала играть гаммы. Первой причину узнала Розали, а Розали дала необходимые объяснения всей остальной школе.

Обитателям ранчо требовалось облагораживающее влияние музыки. Одноглазый Джо играл на аккордеоне, но больше никакой музыки там не слышали. Школа представляла себе преображенную Маргерит – вся в белом она сидит перед фортепьяно в сумерки и поет нежным голосом «Розарий», в то время как Опекуша смотрит на нее, сложив руки, а ковбои, мирно засунув длинные охотничьи ножи за голенища сапог и с лассо, свернутыми и перекинутыми через плечо, собрались под открытым окном.

Великопостные церковные службы в тот год уже не навязывались мятежному Малышу, но охотно посещались набожной Маргерит. Вся школа испытывала трепет при виде мисс Маккой, проходящей между скамьями с опущенными глазами и скромно сжимающей в руках молитвенник. Прежде в атмосфере церкви Святой Троицы с цветными витражами и резными скамьями она выглядела так же не на месте, как какой-нибудь необъезженный полудикий жеребенок.

Это удивительное превращение длилось семь недель. Школа почти начала забывать, что было время, когда Малыш Маккой не была истинной леди.

Затем пришло письмо от Опекуши с известием, что он едет на восток, чтобы навестить свою маленькую девочку. В Южном проходе царило еле сдерживаемое возбуждение. Розали, Маргерит и их соседки проводили серьезные совещания, на которых обсуждали, что ей следует надеть и как себя вести. В конце концов остановились на белом муслине и голубых лентах. Затем они еще долго думали, следует ей поцеловать его или нет, но Розали решила этот вопрос отрицательно.

– Увидев тебя, – объяснила она, – он сразу осознает, что ты уже не ребенок. За прошедшие три года ты превратилась в молодую женщину. И он ощутит в твоем присутствии необъяснимую робость.

– Гм! Надеюсь… – сказала Маргерит с легким сомнением в голосе.

Опекуша приехал в воскресенье. Школа – в полном составе – расплющила носы об окна, наблюдая за его прибытием. Все надеялись увидеть фланелевую рубашку, сапоги со шпорами и непременно сомбреро. Но нужно сказать ужасную правду. На нем был фрак самого безупречного покроя, шелковая шляпа, трость и белая гардения в бутоньерке. Посмотрев на него, вы были бы готовы поклясться, что он в жизни не видел ни револьвера, ни лассо. Он был рожден для того, чтобы передавать тарелку для пожертвований в церкви.

Но худшее было еще впереди.