Этой ночью я ее видел

В феврале сорок четвертого, когда я узнал, что их увели с собой партизаны, я находился в Ломбардии, где мы готовились к контрудару против наступавшего противника. Тогда было уже не важно, что у меня повреждено колено, нас бросали туда-сюда, в предвестии великих событий моя хромота, а вместе с ней и усиливавшиеся из-за бесконечных передвижений боли, казалась совершенно незначительной. Новость мне сообщил офицер штаба, которого, как и меня, перевели из Крани, только на несколько месяцев позже. Однако подписавший письмо Франц Горисек обращался ко мне, потому что родственники пропавших без вести знают, что я был дружен с обоими и часто гостил у них в Подгорном, владельцем которого был пропавший Лео Зарник. Я же, если это только возможно, должен расспросить кого-нибудь из полицейских, которые тогда служили в тех краях, и может, теперь, после демобилизации находятся где-то в Баварии. Может, кто-нибудь из тех полицейских вспомнит, что во время допросов захваченных партизан получил какие-нибудь сведения об обоих пропавших, о которых известно было, что они ушли зимней январской ночью сорок четвертого вместе с отрядом партизан и в Подгорное не вернулись. В конце письма, изобилующего куртуазными оборотами, была приписка, что они не на шутку озабочены, и что «старая госпожа», которую я наверняка помню, мама Вероники, особенно сокрушается. Все переживания так ее сломили, что она едва может вымолвить слово. Она жила в поместье до конца войны и ждала, что вернется ее дочь. Теперь госпожа Йосипина, вдова, рано потерявшая мужа Петера, живет одна в Любляне, просиживая все время у окна в ожидании возвращения дочери. Вы бы очень помогли ей, пролив свет на истину, какой бы она ни оказалась.

Ваши друзья, в заключение написал отправитель, были хорошими людьми и, как вам самому хорошо известно, не сотрудничали с оккупационными властями.

Прекрасно, подумал я, что они не сотрудничали с оккупационными властями, зачем же вы тогда спрашиваете сторонника оккупационной армии, хотя и всего лишь военврача, что же господин Горисек не спрашивает с новой власти, с них, со сторонников новой армии, когда они, еще не будучи властью, увели их с собой. Конечно же, я понимал, что это невозможно. И лишь странный, несуразно написанный в конце письма постскриптум меня несколько растрогал: господин доктор, в конце концов, своими частыми визитами в немецкой форме привлек внимание и навел партизан на мысль, что они, наверное, сотрудничают с оккупантами, и таким образом, сам того не желая, стал причиной того, что мужа и жену Зарник забрали, а может, и жизни лишили. Поэтому они будут благодарны за ответ, который следует послать до востребования в Грац, и приписан номер почтового ящика.

Что мне ответить?

Что я виноват в их смерти, уже потому что мы с ними вместе слушали Бетховена? Потому что я ездил на их автомобиле? Потому что я в их поместье читал избранному обществу репортажи из «Моргенпост» о сражении на реке Тетерев? Эта нелепая приписка вывела меня из себя. Вот так люди представляют себе события, которым и двух лет нет. Виноват каждый, кто по своей воле или против нее носил мундир. И я должен нести ответственность за смерть, а как иначе, этих двух прекрасных людей! Я порвал письмо и кинул в мусор, решив, что вообще больше не стану думать об этой дурацкой писанине.