Этология стадных животных

Мне жилось у Манты неплохо. Кочевой, бездомный быт уже вошел в привычку. Тем более что наше озерко еще хранило воду, и я мог иногда, набрав в кумган воды, умыться. Кого-нибудь, вероятно, смутила бы вода, которую мы пили и которой умывались. Размером наше озерко было невелико, камень запросто можно было перебросить, если хотел пугнуть овец, ушедших на другой берег. В самом глубоком месте вода едва доходила до пояса, так что отара во время водопоя забиралась в озеро, почти закрывая коричневое зеркало. Конечно, овцы не понимали, чего не следует в воде делать. А мы черпали эту воду в кумганы и котелки, использовали для чая, варили суп. Правда, чабаны никогда не пили сырой воды.

Чтобы уменьшить жажду, Манты и Мурад подливали в холодную кипяченую воду кислое козье молоко. Оно хранилось в кожаном бурдюке, и, если он пустел, мы тут же ловили козу и доили. Технология была проста и эффективна: поймать козу, встать на колени позади нее, надев поглубже на лоб шапку, упереться головой в ее зад и доить, направляя струйки молока в зажатый между колен котелок. При некотором навыке помощи товарища не требовалось.

Коз в отаре хватало, так что недостатка молока мы не испытывали. Однако мне все время казалось, что Манты экономил кислое молоко, когда подливали его в воду. Конечно, это было глупое подозрение. Искало выход раздражение, которое копилось во мне из-за жары. Я плохо переносил ее, не умел быть таким же терпеливым, как товарищи. Тридцать восемь градусов для Туркмении не предел, но для москвича и такая жара была чувствительной. И я был несправедлив к Манты. Он все делал тихо, экономно: так работал, так ел, так пил.

Обычно днем, в самую жару, отара отстаивалась, собравшись в плотную массу. Овцы прятали в тень друг друга головы. Их испарения, моча делали воздух над отарой чуточку более влажным и прохладным. Вместе им легче было переносить жару.

Мы устраивались рядом с отарой. Беспечный Мурад ложился, прикрыв голову пиджаком. А Манты носил с собой кусок белой материи. Он прилаживал его на таяке подобно зонту. Манты добросердечно делился со мной тенью, мы прятали в нее свои головы и плечи. Не будь меня, Манты поместился бы под тентом во весь рост, а может быть, пригласил бы Мурада.

Оба моих товарища спали, а я мучился, крутился с боку на бок, садился, бездумно глядел на унылую панораму пустыни. Лишь белые обрывы вставали там и здесь на горизонте. Когда-то это были берега озера или мелководного моря. Теперь после дождей заполнялись лишь самые глубокие впадины. Я достал бурдюк и налил себе кружку кислого молока. Манты всегда разбавлял его вдвое водой. Думая, что он жадничает, я воровато выпил кружку неразведенного кислого молока, потом еще одну, но уже с водой. Уже через час я раскаялся. Меня жгло изнутри. Новые кружки воды не помогали. Теперь донимали и жара, и тошнота.

Когда отара встала, и обнаружилась еще одна овца, отказавшаяся от малыша, у меня не было ни сил, ни интереса помогать им. Безучастно следил я за хлопотами чабанов, мечтая лишь о том, когда придет ночь.

На другой день чабаны перенесли стоянку от озера, где пастбище стало скудным, в холмы. Я помог Мураду собрать пожитки, навьючить их на верблюдов, после чего вернулся в отару. Из-за многочисленных сирот дел теперь было невпроворот. Только успевай валить овец да кормить ягнят, уже наловчившихся сосать лежащих маток. В свободное время я продолжал наблюдения за тем, как опознают друг друга матери и их ягнята. Хотя с помощью чабанов я уже пометил какое-то количество овец — привязал на рог ленточку, капнул краски на загривок, — все же большую их часть я не различал и, следовательно, не был уверен, относятся наблюдения к одним и тем же или разным животным. Манты не мог ходить со мной вместе. Кому-то ведь надо было управлять отарой: следить, чтобы овцы шли избранным на сегодня маршрутом, не разбредались слишком широко по пастбищу, не толпились на одном месте, но не торопились вперед. Манты попросил меня последить, нет ли в отаре овцы, которая согласна кормить чужих ягнят.

Уже после дневного отдыха, когда отара вернулась от водопоя к холмам и разошлась на выпас, я заметил оживленную толкотню ягнят возле одной овцы. Оттесняя друг друга, они старались пососать, неистово тычась мордочками в живот овцы, а она терпеливо стояла, лишь временами, когда ее уж слишком беспокоили, поворачивала голову и обнюхивала одного из маленьких старателей. Как только поблизости оказался Манты, я показал ему добросердечную мамашу. Мой старший товарищ понаблюдал-понаблюдал и вдруг запустил в нее палкой. Таяк не долетел, а то мог бы и покалечить овцу или окружавших ее ягнят.

— Ты что? — вырвалось у меня. — Чем она провинилась?

— Слишком добрая, оттого и етимек у нас много, — отвечал Манты. — Свой запах дает, потом матери не принимают.

Мы попытались поймать овцу, но неудачно. Надо было ждать вечера, пока отара соберется плотной массой. Тогда бы овца не убегала от нас, а старалась бы затеряться в гуще соседок. Тут бы ее и схватили.