Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века

Но ловчий по природе, по призванию, по охоте – это другое дело, и дело новое, невообразимое для тех, кто не испытывал на себе и не видывал из примера, на что бывает способен человек и что может сделать он по увлечению, по страсти, по охоте. Ловчий по призванию – это абрек, сорвиголова, жизнь-копейка! человек на диво другим, человек, по воле, по охоте обрекший себя на труд, на риск, на испытание, на истязание… по натуре своей он должен быть не ровня другим людям: это – натура-особняк, это двужильный, железный человек! [Дриянский 1985: 84].

Эти портретные зарисовки, принадлежащие современникам Толстого, производят поразительное впечатление, поскольку ловчим в них приписываются такие качества, как удальство и независимость, которые обычно ассоциировались с дворянами, а не с крепостными крестьянами и наемными работниками. Эти описания и толстовский образ Данилы (как и более ранний образ казака-охотника Ерошки) указывают, что любовь к охоте, объединявшая дворян и ловчих, создавала основу для взаимного уважения. Кроме того, преданность своему делу и опыт, которые искусный и страстный ловчий мог предложить к услугам хозяина (до освобождения крестьян) или нанимателя (после отмены крепостного права), создавали для дворян-охотников опосредованную близость к природному миру, которой они не могли достичь самостоятельно.

По этой причине важнейшая обязанность ловчих состояла в наблюдении за местной популяцией дичи, что нередко предполагало взаимодействие от имени дворянства с сельскими жителями. От ловчих требовалось в течение лета отыскивать волчьи логова и наблюдать за ними до осени с целью убедиться, что волки не меняют местоположение. Губин подробно описывает, как отыскивать волчьи логова в период с 15 июня по 1 сентября. Он приводит перечень из семнадцати вопросов, которые ловчие должны задавать местным жителям, чтобы установить расположение логова. Тем самым он демонстрирует скептическое отношение и недоверие к личным побуждениям крестьян и их способности правильно оценить волчье поведение; Губин отчасти связывает это с их желанием отомстить волкам, уничтожающим домашний скот, которому крестьяне позволяют без присмотра бродить по соседским владениям. Поэтому, как полагает Губин, они сообщают ложные или искаженные сведения – например, заявляют, что волчье логово находится ближе к их деревне и выпасу, чем в действительности:

В большинстве случаев местные жители о волках всегда лгут, но опытный охотник никогда не должен этим смущаться, а наоборот обязан всегда тщательно повыспросить о волках, ибо если гнезда волков и нет вблизи селения, то всегда надо предполагать, что оно есть где-нибудь верстах в четырех, пяти от этого места при условии частой почти ежедневной «потраты» скотины волками в этой местности [Губин 1890, 3: 63].

Указания Губина представляют интерес в нескольких отношениях. С одной стороны, они подтверждают другие свидетельства, что в течение летних месяцев и до начала осеннего сезона охоты волчьи логова находились под надзором и не подвергались нападениям, пока волчата были маленькими и более уязвимыми. Это означает, что многие охотники-дворяне «резервировали» волков, чтобы впоследствии обеспечить себе хорошую охоту, а не убивали их сразу после обнаружения логова, и в известной мере опровергает их заявления, будто они защищают интересы крестьянства. Кроме того, в другом месте Губин утверждает, что сами крестьяне отчасти несут ответственность за потери среди домашнего скота, поскольку отпускают своих животных пастись без присмотра [Там же: 150]. Если принять во внимание разногласия вокруг права на выпас скота, возникшие между бывшими владельцами и крестьянами после отмены крепостного права и передела земли, рассуждения Губина представляют собой яркий пример дворянского самооправдания[37].