Этот добрый жестокий мир

Так прекрасно я не играл никогда! Сам Господь направлял мои пальцы!

Стоит ли говорить, что с последними аккордами органной музыки во всем Доме наступила просветленная и одухотворенная тишина. Так, с помощью Бога и Баха, был посрамлен вульгарный джаз, а мне удалось приструнить Майкла и, надеюсь, сделать маленький шажок к спасению его души.

* * *

Дорогой Наставник!

Выигранная битва еще не означает выигранной войны.

Поползновение Майкла сорвать воскресную проповедь, столь блистательно подавленное Вашим покорным слугой и Иоганном Себастьяном Бахом, имело, однако, далеко идущие последствия. Уже утром понедельника среди обитателей Дома началась непонятная мне ажитация, результатом коей стало нашествие бесчисленных полчищ коммивояжеров в нашу удаленную обитель.

Гнусные приспешники Мамоны пытались навязать пастве моей вместо истинных ценностей ложные, сиюминутные, суетные. Ослабевшие духом и верой старики жадно хватали пестрые крахмальные сорочки, накладные воротнички, шелковые галстуки с булавками, лакированные штиблеты и костюмы английского сукна, и даже такие атрибуты людского тщеславия, как одеколон и бриолин.

Непотребней были только старухи! Охапками сгребая флаконы духов, пуховки и пудру, румяна и губную помаду, парики и пакетики хны, они, хихикая, волокли все это в свои комнаты, дабы размалевать себя подобно блудницам. Портнихи, словно гиены, следовали за ними.

Благочинные сестры милосердия поддались общему безумию, укоротив свои платья до пределов приличия. А Марта даже посмела снять чепец, явив миру бесстыже короткую стрижку, обнажавшую шею с ямочкой в основании затылка.

Вслед за переменой внешней старики стали меняться и духовно, предпочтя молитвам и чтению Книги ежевечернюю игру в покер и жалкие попытки флирта друг с другом. Вопреки моим указаниям наши трапезы становились все более острыми, жирными, пряными, возбуждая плотский аппетит.

Я обратился за помощью к Господу нашему, проводя бессонные ночи в истовой молитве. Лишь паралитик Себастьян составлял мне компанию, но потом Марта увезла и его.

В ужасе я наблюдал, как Дом Скорби превращается в логово разврата и распущенности. Паства моя, забыв о спасении души, погрязла в макабрической пляске.

Утром в четверг я принял решительные меры.

Местом схватки за душу Майкла я избрал свой кабинет, время (неслучайно) было назначено предобеденное.

Как я и ожидал, Майкл опоздал на полчаса, но это не изменило мой настрой.

Когда отставной шеф-повар, смердя табаком, алкоголем и специями, в своем заляпанном соусом кителе предстал передо мной, раздосадованный и недовольный, я приветствовал его радушной улыбкой и предложил присесть.

Я знал, что разговор предстоит нелегкий, поэтому преисполнился терпения, успокоился и произнес заранее подготовленную речь.

«Шеф! — дабы расположить его к себе, начал я. — Человек вашего опыта и возраста должен понимать, что все мы бренны и смерть ожидает нас в конце пути. И оттого все ценности в этой жизни следует разделять на вечные и преходящие. Бесполезно отворачиваться от смерти, тешить себя ложными надеждами и бежать от Бога, который есть начало и конец всему. Никакие сигары, карты, виски и побрякушки не унесешь с собой в могилу. Нет Господу дела до красоты нарядов. Одеколоном и специями не перебьешь вонь тлена и разложения»…

Тут Майкл перебил меня: «О! Кстати о специях! Мне пора, скоро подавать обед!»

Вскочив, я попытался удержать вздорного старика, но его душа, покрытая коростой цинизма и неверия, осталась глуха к моим воззваниям. Потрепав меня по плечу, повар вышел, так и не услышав окончания моей речи.

На обед подали ростбиф.

* * *

С первыми хлопьями снега в Дом пришла беда.

Выйдя на крыльцо и проводив доктора Хуберта, я окинул взором безрадостный зимний пейзаж. Ни чистоты, ни благолепия не было в нем: все пропиталось дождем и туманом, снежинки растворялись в лужах грязи, пожухлая спутанная трава устилала землю, голо и черно торчали ветви деревьев. Серое небо давило на плечи.

«Я ничего не могу сделать, — сказал доктор на прощание, — бедолага не дотянет до утра».

Речь шла о несчастном калеке Себастьяне. Пробил его час.

Вглядываясь в войлочный туман, я с трудом напомнил себе, что там, за тучами, за снежной пеленой, горит вечный свет, имя которому Любовь. И Господь в милосердии своем готов принять и спасти израненную душу ветерана.

Мне же предстояло впервые в жизни исповедовать умирающего, подготовить его к встрече с Создателем.

Помолившись и преодолев дрожь, я вооружился Книгой и отправился в комнату Себастьяна. У постели умирающего дежурила Марта. Неуместно сверкая коленками и голыми руками, она промаки-вала испарину с воскового лба паралитика. Единственный мой собеседник (если можно так его назвать) дышал часто и хрипло. Легкие его, сожженные в битве на реке Ипр, отказывались принимать кислород даже из специальной подушки.

Лицо Себастьяна было скомкано ужасом, глаза же молили о помощи. Трудно поверить, что несчастный прожил чуть более тридцати лет. Плоть слаба. Дух вечен.

Я подошел к постели и открыл Книгу.