Этот дождь решает всё

Какое-то время я молчала, не в силах даже возмутиться, – лишь стояла и смотрела на Зимина широко открытыми глазами. Понимала, что надо бы ответить, но…

– Ник, я…

– Ясно, – перебил меня он, грустно улыбаясь.

– Да что тебе…

Что же взбрело в его головушку? Почему у него такой уверенный и всезнающий вид? Пора было прямо спросить об этом, а заодно стереть с губ странную улыбку!

– Соф! – вдруг раздался откуда-то сбоку до боли знакомый голос.

Я не успела. Барабин появился совершенно неожиданно и не вовремя. Стоило всего на секунду отвлечься на него, как Никита уже отступил, и, чтобы доказать ему хоть что-то, пришлось бы кричать. Я собиралась так и сделать, но тут… такого, наверное, никто не ожидал. Словно во сне, полнейшая нелепица и фантастика.

– Соф, я хочу извиниться, – еле слышно произнес Коля и… прямо в коридоре упал передо мной на колени, опуская голову. – Очень хочу, правда. Ты мне нужна.

Он ухватил своей огромной ладонью мою, крепко сжал ее, не позволяя отойти. Я же не отрывала взгляда от Никиты: Зимин продолжал растягивать уголки губ в улыбке, такой понимающей, почти приторной, а потому раздражающей. В ней чувствовалась смутная, но уверенная обреченность. Я понимала: улыбка прощальная. Я смотрела на Никиту до самого последнего момента. А потом он отвернулся… и ушел.

Барабин продолжал что-то говорить, кажется, твердил, что любит меня, готов унижаться так же, как сейчас, хоть каждый день, просил вернуться, извинялся снова и снова. Повторял, что не хочет быть один. Не хочет быть один. Один… Один… я наконец перевела взгляд на Колю, попробовала прислушаться к грубому голосу, который так обожала раньше. Он звучал теперь совсем иначе: без капли самоуверенности… как-то… надломленно? Да, наверное, так. Коля изменился.

Если бы эта сцена разыгралась до Нового года – да что там? – если бы Барабин всего лишь извинился чуть раньше, грубо бросил обычное «прости», я бы так и сделала, наверное, – простила. Вернулась бы к Коле, продолжив под него стелиться, сколько бы Зимин ни учил и ни напутствовал. Но сейчас я смотрела на стоящего на коленях бывшего – разбитого, потерянного, судорожно цепляющегося за меня… и ничего не чувствовала.

Любви не осталось. Лишь сожаление и горечь. Теперь мы чужие.

– Коль, извини, я не могу. Я люблю другого.

Никита дружил с Колей с самого детства. Сколько себя помнил. Они вместе учились кататься на велике, вместе ходили в детский сад, даже вместе ввязались в первую драку. Хотя нет, в драку ввязался Коля, сам Никита – тогда слишком маленький и слабый – не мог дать сдачи. Барабин был на полтора года его старше, а в детстве – ещё и гораздо сильнее и решительнее. Когда тебе четыре с половиной, шестилетка кажется настоящим великаном, которому подвластно всё…

– Ду-дулаки-и… – прохныкал Никита, сжимая сломанную ручку пластиковой лопатки.

Они с родителями только купили квартиру и переехали, не прошло и двух дней. Дома сидеть Никите было скучно, но в песочнице и на качелях прямо под окном вечно играли мальчишки с другого двора. Первый раз за день песочница наконец-то освободилась, и он со счастливыми криками метнулся туда… чтобы стать лёгкой мишенью для мальчишек. То, что они ушли, не означало, что они перестали следить за «своим местом». И ведь надо быть такими хитрыми, напали, как раз когда мама на пару минут отвлеклась.

Итогом стали разбитый подбородок и растоптанная лопатка – новая, недавно купленная. Никита гордился ею – такой яркой, зелёной с оранжевыми полосками – и всем хвалился. А тут эти мальчишки…