Этот мир не для нежных (СИ)

Дождь шел все утро. И весь день. И перевалил на вечер. Савва, накинув длинный плотный дождевик с большим капюшоном, несколько раз отправлялся искать Алексеича в окрестном лесу. Хотя Лив уже понимала, что он это делает только для вида, чтобы её успокоить, а сам ни в какого пропавшего водителя совершенно не верит. Просто заходит за ту сосну, которую Лив не может видеть из окна, с другой стороны возвращается в избушку-управление и занимается своими делами. Затем опять надевает дождевик и появляется на пороге учительского дома весь мокрый и несчастный, докладывая, что Алексеич ему ни в каком виде нигде не встретился.

Странно, но к вечеру Лив охватила апатия. Ей казалось уже, что никакого Алексеича не существует, не существует города, её друзей, ничего нет за границей этого маленького пустынного посёлка, в котором она и живет всю свою жизнь. Словно Оливия Матвеева уже давным-давно знает и понимает всех этих людей, которые приедут сюда, как только свежий снег превратится в фирн — плотно слежавшийся, зернистый, и накатается зимник. Чтобы с огромными электрическими пилами выходить на деляну и под оглушающий визг инструмента валить в нетронутые пушистые сугробы огромные сосны и чувствовать себя хоть в это момент хозяевами древней силы, связанной корнями с сердцем земли. Что-то с этим холодным, мокрым воздухом проникало в легкие Лив, и разносилось шипящими пузырьками с кровью по всему организму, настолько, что она начинала ощущать это место как «своё». Словно она разделилась пополам, и одна её половина — со своей памятью, знаниями, ощущениями, голосами никогда не знакомых ей людей — ни разу не покидала этот таёжный тупик, наполненный чуждой, пугающей силой и непонятной ей страстью.

Так казалось Лив в перерывах между смущёнными приходами изрядно вымокшего Саввы, Он выглядел виновато и несколько неестественно («Точно с таким же выражением он говорил о привидении, посетившем меня ночью», — вдруг подумала Лив), рассказывал о своих поисках, словно успокаивал ребёнка. Её уже тошнило от этого его тона, и иногда хотелось даже, чтобы Савва опять жалобно начал расписывать несчастное житиё-бытиё обременённой налогами лесопилки.

Но он топтался на пороге, оставлял грязные лужи от больших — выше колена — рыбацких сапог, и быстро уходил опять, словно боялся, что она вот-вот начнёт его о чем-нибудь спрашивать или просить. «Словно страж, который не по своей воле не выпускает меня из заколдованного круга», — вдруг подумалось Лив, и она одернула себя: к чему бы ему это было делать? Тем не менее, раздражение нарастало, убивая редкие проблески симпатии. Савва совсем не так прост, как кажется. Что-то в его поведении такое... Словно во всём, что он делал, скрывался смысл, просто тщательно замаскированный внешней тюфяковостью и обманчивой сермяжной простотой.

«И что-то же дурманит меня, сводит с ума, иначе, откуда эти воспоминания об огромных, падающих на снег деревьях, и о будоражащей кровь связи корней, оплетающих сердце земли?», — опять думала Оливия. И этот разговор в ней продолжался, как бесконечная гифка, дойдя до конца, возвращался к началу, и так всё по новой. Действительно, начинало казаться, что поднимается температура, и она просто бредит, всё это мерещится, потому что ситуация была дикая и нелепая.

Чтобы немного разгрузить голову, Лив решила осмотреться. Хотя бы подняться на второй этаж, хотя она почему-то жутко и боялась, и стеснялась заходить в спальню отсутствующей хозяйки дома. Словно это была потаённая комната из замка Синей Бороды.

Что Оливия ожидала увидеть тут? Может, тайное убежище привидений, которые, едва касаясь прозрачными ногами пола, мрачно слоняются в маленькой спальне из угла в угол, недовольные тем, что из-за присутствия Лив вынуждены прятаться наверху? Или толпу кровавых мрачных мёртвых лесорубов, гуртом теснящихся на небольшой, учительской кровати, стараясь не навредить сами себе огромными, проржавевшими топорами, с лезвий которых сочится густая, уже почти свернувшаяся кровь? Оливия, доверявшая только цифрам и точным расчетам, и думать не могла, что в голове у неё когда-нибудь могут воскреснуть страшилки из далёкого детства. И разыгравшаяся вдруг фантазия испугала её не меньше, чем предполагаемые ужасы. Монстры из детских снов, оказывается, не пали мёртвыми на поле боя под названием «реальная жизнь», а просто притаились, замечательно спрятались, чтобы выскочить в подходящий момент с диким криком «бу—у—э!».

Холодящее кровь любопытство сменилось разочарованием. Большая кровать тщательно, как в гостинице, застеленная светлым покрывалом с рюшами, недорогое трюмо в углу, чистенький, но бедненький плательный шкаф. На окне — нежная занавеска.