Этот мир не для нежных (СИ)

Так рассуждала про себя Лив, вытаскивая из коробки пассатижи. Савва так понятно ей все объяснил, что она сразу же нашла нужное. И эта его просто на грани разумного аккуратность... И обстоятельность тоже выводила её из себя. Это была её же, Лив, любовь к упорядоченности, но у Саввы она принимала совершенно иное, чуждое для понимания девушки свойство. Обстоятельность была такая... Не на показ, а дикая, направленная на выживание. Внутренняя собранность, постоянная готовность к опасности. И вокруг Саввы все вещи находились в идеальном порядке, словно дисциплинированные часовые на страже крепости во время осады. Вот внезапно высадился на посёлок вражеский десант, а пассатижи искать не нужно, вот они, эти пассатижи.

Это обстоятельство пугало и напрягало. Невозможно все время находиться в таком постоянном ожидании подвоха. Сосредоточенная на работе Лив дома позволяла себе легкий бардак. Иногда даже не так, чтобы очень легкий. Её новый лесной знакомый всё время был на стрёме. Так, что не мог закрыться от внешнего мира ни на минуту.

Лив вздрогнула, почувствовав на себе чей-то взгляд. Оглянулась. Савва всё так же сосредоточенно возился около машины. Никого не было. Взгляд ощущался откуда-то издалека. И Лив шестым чувством поняла, что это внимательно наблюдает за происходящим Геннадий Леонтьевич. Из окна, и стараясь не показываться. Может, даже в бинокль. Причем, скорее всего, именно в бинокль. Наверняка, в завалах изобретателя был настоящий морской бинокль с прекрасной оптикой. Лив прямо словно увидела перед его солидный корпус.

Вдруг в благодатную лесную тишину ворвался вопль сирены. С диким криком поднялась в синее небо куча мала каких—то ошалелых, сбитых потусторонним звуком птиц, а Лив чуть не упала от неожиданности, прямо на ровном месте, вместе с пассатижами из синей обувной коробки. Она не то, чтобы вздрогнула, а просто всем телом передернулась в неуправляемой животной судороге, когда поняла, что это вопит автосигнализация на её конторском джипе. Около открытой дверцы машины стоял, конечно же, Савва. Невозможно гордый сам собой.

***

Вой сирены почти выбил бинокль из рук Геннадия Леонтьевича. Это был мощнейший БПЦ 20x60, выпущенный ещё в СССР в 1991 году. Такую оптику сейчас никто и близко не делает, и достать подобный раритет можно только у коллекционеров. Хорошо, что удержал, ибо потеря была бы явно невосполнима. Хотя у изобретателя было много таких уникальных вещёй. Но все они были штучные, единственные и неповторимые, каждая в своем роде. Вещи, непривлекательные внешне, таили в себе суть.

— Догадливая птица, — с уважением и даже какой-то нежностью в голосе произнёс он, наблюдая, как Лив вертится на месте, пытаясь определить, откуда именно идёт ментальный сигнал. — Хорошая. Даже этот, картонный, проникся. Отпустит её, наверняка, отпустит. Или вмешаться? Вмешаться мне или нет? Нет, нет, нет... Я же уже предупредил. Как мог, предупредил...

Изобретатель пристроился на угол кровати, там, где вчера вечером сидела Лив, заерзал, вскочил, опять опустился. Он крутил тяжелый бинокль в грязных, скрюченных руках, не замечая его тяжести.

— Нет, — убеждал он сам себя. — Пусть сами. Только сами. Но птицу жалко. А если не они, то кто? Я-то к чему? Брезгаю я, вот точно брезгаю!

Уверенно выкрикнув последнюю фразу в равнодушное к его метаниям пространство, Геннадий Леонтьевич приободрился, отложил бинокль на стол в кучу прочего хлама и вытащил оттуда же свой неизменный диктофон. Ласково проведя рукой по потертому черному корпусу, изобретатель нажал на кнопку записи, закрыл глаза и заговорил, словно погрузившись в гипнотический транс:

— Что есть иллюзия? Для человеческого зрения — все иллюзия. И время — тоже иллюзия. Вся Вселенная выглядит так, а не иначе, потому что глаз выбирает волну. Он так устроен. Если бы иначе, то выбирал не волну, а частицу, и это была бы другая Вселенная. Другой свет, невидимый нашему глазу. Бог Солнца так сказал мне: «Посмотри вокруг. В тот момент, когда ты смотришь, творишь мироздание. Это относится и ко всем остальным твоим чувствам. Это бездна, которая в тебе находится. Попробуй вывернуться в мироздание. Когда-то вся вселенная была одним человеком — Адамом Кадмоном, который по какой-то таинственной причине распался на смертное и бессмертное тело. На материю и дух. Соединение — есть бессмертие».

Изобретатель открыл глаза, и устало, но довольно вздохнул. Эти сеансы записи, которые он сам себе устраивал, всегда успокаивали ноющее сердце. Оказалось, что он ещё не готов возвыситься над суетой. Встреча с этой смешной девочкой вывела изобретателя из себя. Птица была живая, трогательно хромала, боялась совсем не того, чего действительно ей нужно было бояться, и очень ошибочно считала, что она-то уж все понимает в этом мире. Но не знала, что только что вышла на ринг. И зайдя за эти канаты, она уже не может без крови, без боли выйти обратно.