Этот прекрасный мир

А теперь я вновь хочу обратиться к «Сну Филиппа Второго» Эль Греко, который мистер Хаксли так хорошо описывает в своем маленьком эссе. В какой-то мере дневник Анаис Нин – тоже сон, странный сон о том и о сем, сон о происходящем на глубине многих морских саженей от поверхности моря. Можно подумать, что, укрываясь от мира дневного света, мы попадаем в герметически запечатанную лабораторию, где расцветает только эго. Ничего подобного. На самом деле эго, по-видимому, полностью исчезает среди обстановки и украшений того тайного мира, который Анаис создала вокруг себя. Тысячи фигур населяют страницы, тысячи фигур, уловленных в самых интимных позах и в таком виде, в котором они никогда бы не появились перед зеркалом. Наиболее драматичны, вероятно, страницы, на которых доверчивые психоаналитики, намеревающиеся разобраться в сложностях ее натуры, сами оказываются разгаданными и разъятыми на тысячу частей. Каждый, кто попадает Анаис на глаза, оказывается опутанным паутиной, обнаженным, рассеченным, расчлененным, съеденным и переваренным. И все без злого умысла! Делается это автоматически, как часть жизненных процессов. Личность, которая этим занимается, – всего лишь невинное маленькое создание, спрятавшееся во чреве кита. Уничтожая себя, она на самом деле становится этим огромным левиафаном, плавающим в глубинах вод и поглощающим все, что видит. Это странное dédoublement[148] личности, при котором злодеяние имеет отношение только к киту под действием некоторого рода самовнушаемой амнезии. Укрывшаяся в кармашке огромного пищеварительного тракта кита, Анаис грезит во всех томах дневника не о том, что есть кит, а о чем-то большем, потустороннем, чему нет ни названия, ни меры. У нее есть маленькое карманное зеркальце, прикрепленное ею к стенке китовой кишки, в которое она смотрит беспрерывно целыми часами. Вся драма ее жизни разыгрывалась перед зеркалом. Если Анаис печальна, зеркало отражает ее печаль; если она радуется, зеркало отражает ее радость. Однако все отраженное зеркалом ложно, потому что в тот момент, когда она сознает, что ее изображение печально или радостно, она уже не печалится или не радуется. Там всегда есть другая личность, которая прячется в зазеркалье и дает ей возможность смотреть на себя в зеркало. Эта другая личность говорит Анаис, что только ее отражение печально, только ее облик радостен. Постоянно глядя на себя в зеркало, она на самом деле достигает чуда не смотреть на себя. Зеркало помогает ей впасть в транс, во время которого отражение полностью исчезает. Глаза закрываются, и она снова падает в океан. Кит тоже падает и исчезает в океане. Это как сон, в котором Эль Греко приснилось то, что снится Филиппу Второму. Сон о сне, подобный отражению отражения во втором, дублирующем зеркале. Вполне можно себе представить и сон сна о сне или отражение отражения отражения. Продолжать таким образом можно до бесконечности, словно вынимаешь из маленькой японской шкатулки другую, потом еще одну, еще и еще, так и не добираясь до последней. Каждый обратный ход обостряет ясность ви`дения; по мере того как сгущается тьма, возрастает значимость внутреннего зрения. Мир разделен перегородками, а вместе с ним и мечты, формирующие мир. Существует бесконечное количество люков, но нет ни единого выхода. Она падает с одного уровня на другой, но у океана нет дна. В результате часто возникает ощущение сверкающей кристальной чистоты вроде того леденящего изумления, которое пробуждает метаморфоза снежинок. Это похоже на то, как если бы молекула попыталась разложить себя на составляющие ее основные элементы, будь ей доступна способность выражать свое понимание процесса подобной трансформации. Это кратчайший путь к предельному ощущению без того, чтобы полностью утратить идентичность. У обычного читателя такое способно вызвать чувство ужаса. Он обнаружил бы, что внезапно попал в мир чудовищных преступлений, совершенных ангелом, лишенным представления о том, что такое преступление. Он был бы потрясен минералогическим аспектом этих преступлений, когда не проливается кровь и ни одна рана не остается незалеченной. Он чувствовал бы отсутствие обычно сопутствующих преступлению элементов насилия и был бы крайне смущен и растерян.