Этот сладкий запах психоза. Доктор Мукти и другие истории

Будто от силы собственных слов мальчик качнулся назад, потерял равновесие, перекувырнулся и упал вниз. Петля цепи с грохотом обвилась вокруг его мягкой шеи. Голова разбита. Шея свернута. Ноги в зеленых спортивных штанах вскинулись раз — в направлении лица Стивена, и два — будто собираясь на пятые качели. Стивен, онемев от безумия, почувствовал, как слеза борется с натяжением более сильной поверхности во впадинке века, норовя вот-вот соскочить, обернувшись моментом времени. Вот, наконец-то. Скатилась по щеке, шлепнулась на каучуковое покрытие. И все полетело к чертям. Несудьба заполнила образовавшийся вакуум.

Разговорчики с Ордом

Я был у своего приятеля, Кита, бывшего грабителя банков. Мы никогда не заговаривали о его темном прошлом, равно как никогда не касались того, что, несмотря на давние обещания, он так и не занялся отделкой своей квартиры. Мусорная корзина, стремянка, малярный валик, поднос и покрытые пятнами жестяные банки с эмульсией годами стояли в коридоре — стояли так долго, что, пожалуй, сами стали элементами отделки.

Какая-то мрачная, горькая сермяга крылась в этом бесхозном ремонтном барахле. Квартира Кита была обставлена в стиле, который в тысяча девятьсот семьдесят третьем году считался апогеем модерна. Овальный обеденный стол со стеклянной столешницей и стальными ножками, похожий на перевернутую вешалку, занимал основное место в большой комнате наряду с шестью одинаковыми стульями с высокими спинками, причем выглядели эти стулья так, что, казалось, на них лучше не садиться. Место для отдыха было устроено вокруг кофейного столика; трехместный диван, обтянутый тканью оттенка блевотины и текстуры овсяной каши, образовывал прямой угол с двухместным диванчиком, покрытым ворсистой материей цвета электрик. На заброшенных участках слегка переоборудованной квартиры — в ее витиеватых коридорах и на площадках между лестничными пролетами — громоздились юкки, походившие на беглых триффидов [52], готовых к увечьям, но боящихся бастовать. В пыльных, потрескавшихся шкафчиках ванной притулились старые тюбики с мазями; если открыть дверцу, наружу высовывались серебристые языки с волдырями аспирина. Заходить в спальню я не осмеливался.

По-видимому, покупая эту мебель в начале восьмидесятых, Кит находил ее изумительно футуристической, как бы не от мира сего. И она была не от мира его, поскольку однажды, когда я имел неосторожность сделать несколько необдуманных ремарок по поводу глэм-рока, Кэмдон-Лока или Пол Пота, он тихо и спокойно мне признался, что семидесятые полностью прошли мимо него.

У нас с Китом было определенное взаимопонимание: мы оба — феноменальные мнемонисты. Кит был первым человеком, с которым я мог играть в го [53]-шахматы в уме. «Го-шахматы в уме» — игра моего собственного изобретения; суть заключается в том, что, играя в обычные допотопные шахматы в уме, в любой момент любой из игроков может превратить игру в го. В этом случае оба игрока трансформируют шестидесятичетырехклеточную шахматную доску в площадку на триста шестьдесят одну клетку для го, и каждая из оставшихся шахматных фигур заменяется на соответствующее количество фишек го (ферзь — десять, ладья — восемь и т. д.), которые после этого конгруэнтно выстраиваются. Понятное дело, что если вы закоренелый шахматист, то и в го будете на высоте.

Кит был чертовски виртуозным игроком в го-шахматы в уме, и я не мог не списать это на те годы, что он провел в одиночестве заключения.

— Ты что, систематически упражнялся в абстрактном мышлении и специальным образом тренировал память, пока сидел в одиночке? — спросил я его однажды, когда он обставил меня три раза кряду.

— Нет, — резко ответил он и заковылял по набережной Бэттерси — мы неизменно играли во время прогулок.

Кит был огромным детиной: борода лопатой, волосы до плеч. Подозреваю, он полагал, что с таким хайром выглядит рок-звездой незапамятных десятилетий, но на самом деле скорее напоминал священника девятнадцатого века, помешанного на сексуальных запретах и торжестве монархии.