Этот жестокий замысел

На третьем экране отображается лишь тонкая линия размытого света, делящая его пополам, что очень напоминает вид сквозь приоткрытые глаза.

– Это сигнал с моего зрительного модуля?

– С нашего зрительного модуля, – поправляет она. – Пора привыкать, что ты не единственная в этом теле. У меня также есть сигнал со звукового модуля. Как я уже говорила, я старюсь быть в курсе происходящего. Было странно очнуться здесь и не понимать, что происходит.

Желудок сжимается от ее слов. Должно быть, она была в ужасе, когда пришла в себя пленницей в собственном теле, которое больше не могла контролировать.

– Прости, – говорю я, хотя извинений явно недостаточно.

Я забрала ее тело, а она потеряла все.

Она удивленно смотрит на меня:

– Тебе не за что просить прощения. Кто бы ни был виноват в этом, это точно не ты.

Она поворачивается к экранам, и на одном из них появляется запись, которая мне знакома, – ссора с Лакланом в доме посреди пустыни. Ее лицо залито слезами, а плечи дрожат. Она кричит на него с мрачным выражением лица, стискивая руки. Звука нет, но и так ясно, что она чем-то расстроена.

– О чем вы спорили?

– О «Нулевом коде». – Цзюнь Бэй грызет ноготь, глядя на экран. Ее плечи сгорбились под окровавленной толстовкой. – Лаклана на самом деле там не было. Это VR-звонок. Я пыталась отдать ему код, но он не хотел его брать.

Кожу на затылке начинает покалывать.

– Зачем ты отдала его?

Она закрывает глаза и медленно выдыхает.

– Этот клип записан в то утро, когда я стерла все воспоминания о шести месяцах. Мато сказал, что это случилось по ошибке, но, судя по всему, это не так. Думаю, я сделала что-то, чего не должна была, и испугалась. Я пыталась передать код Лаклану, потому что хотела стереть его со своей панели, а вместе с ним и все воспоминания о том, как его писала.

Кровь стынет в венах. Судя по словам Мато, те шесть месяцев, что Цзюнь Бэй провела в пустыне, были лучшими в ее жизни. Она начала забывать все ужасы жизни в лаборатории… начала преодолевать травмы, полученные в детстве, и избавляться от ярости, которую накапливала годами. Ей становилось лучше. Она влюбилась. И писала код, который мог изменить жизнь.

Что же такого ужасного могло случиться, что ей захотелось стереть эти воспоминания?

– Что ты сделала, Цзюнь Бэй?

Она не отвечает, а только крепко прижимает руки к груди и смотрит на экран. Такая юная, напуганная и запертая в собственном теле, которое у нее отобрали. Она очнулась в мире, где каждый день взрываются люди, не понимая, как сюда попала. Я вижу по ее глазам, что она изо всех сил пытается не слететь с катушек. Леобен рассказывал, что она всегда окуналась в кодирование, когда не могла сдерживать эмоций, и даже сейчас она делала именно это.

Она неделю провела в этой комнате, где расшифровывала VR-файлы и наблюдала через экраны за реальным миром, пытаясь понять, что же с ней произошло. Не представляю, насколько страшно ей было очнуться здесь.

Я подхожу к ней, приобнимаю за плечо и стараюсь говорить ласково:

– Ты можешь мне рассказать. Что ты сделала?

– Я ошиблась, – говорит она. – Я пыталась протестировать код на большом количестве человек, чтобы понять, можно ли его распространять по сети. Это должен был быть обычный тест, но я просчиталась.

Я замираю. Сигнальная башня. Шестьдесят погибших.

– Цзюнь Бэй… ты убила тех людей?

– Все должно было быть наоборот, – чуть не плача, объясняет она. – Ты должна понять… код может включать и отключать инстинкты, и он должен был сработать в другую сторону.

Я не понимаю, что она имеет в виду, говоря, что «код должен был сработать в другую сторону». После Саннивейла Лаклан мне говорил то же самое, что код может вызывать гнев, а может и подавлять его. Но это никак не соотносится с гибелью шестидесяти человек.

– Какой инстинкт ты проверяла?

– Единственный, который действительно важен, – поворачиваясь ко мне с горящими глазами, отвечает она. – Тот, который все так хотели найти. Они никогда не думали об этом как об инстинкте, но я знала, что это он. Знала, что смогу использовать «Нулевой код», чтобы подавить его, но те люди почему-то умерли.

Изображения на экранах начинают моргать.

– Но инстинкты не убивают.

– Конечно убивают. Когда врачи объявляют больным, что они умрут, то так и происходит, даже если диагноз оказывался ошибочным. Пары, много лет прожившие в браке, умирают в старости через несколько дней друг за другом. Смертельно больные пациенты до последнего цепляются за жизнь, чтобы дождаться встречи с родными, которые едут к ним. И это не совпадения, Катарина.

Я отступаю назад, качая головой и переводя взгляд от нее к экранам и обратно.

– Нет, смерть – это не инстинкт.

– Но это так, – говорит она. – Неужели ты не понимаешь? Наши тела знают, как жить, и, конечно же, знают, как умереть. Смерть – это не просто произошедшее с нами событие, это делают с нами наши тела. Люди продолжают умирать, потому что кодировщики еще не добрались до сути. Они пытаются спасти человечество, изменяя ДНК, но на самом деле видят лишь половину проблемы. Все потому, что некоторые части головоломки спрятаны в наших умах.