Этторе Фьерамоска, или турнир в Барлетте

Баярд сдержал коня против доньи Эльвиры и в знак приветствия склонил перед нею свое копье, а затем трижды ударил им в щит Иниго. После этого, переложив копье в левую руку, уже державшую поводья и щит, он взял правой висевшую на луке седла секиру и ударил ею два раза по щиту Корреа. Это означало, что он вызывает первого на три удара копья, а второго на два удара секирой. Проделав все это, Баярд отъехал ко входу в амфитеатр.

В ту же минуту Иниго оказался на своем месте напротив него; оба держали копье у ноги острием вверх. Баярд, у которого забрало было поднято и оставляло открытым лицо, столь бледное, что при виде его все недоумевали, как сможет он сражаться в этот день, приказал своему оруженосцу опустить и закрыть его, говоря при этом, что, несмотря на лихорадку (действительно мучившую его уже четыре месяца), он надеется не посрамить сегодня французское оружие.

Когда труба прозвучала в третий раз, показалось, что один и тот же порыв воодушевил бойцов и их коней. Склониться над копьем, дать шпоры коню, ринуться вперед с быстротой стрелы было делом одной минуты, и оба всадника выполнили его с равной быстротой и стремительностью. Иниго нацелился на шлем своего противника; то был верный, хотя и нелегкий удар; однако, когда они поравнялись, Иниго подумал, что в присутствии такого высокого собрания лучше действовать без риска, и удовольствовался тем, что переломил копье о щит Баярда. Но французский рыцарь, который по искусству владеть оружием был, пожалуй, первым воином своего времени, нацелился в забрало Иниго и попал так точно, что, даже если бы они оба стояли неподвижно, он не мог бы ударить лучше. Из шлема Иниго посыпались искры, древко копья переломилось почти у самого основания, и испанец так наклонился на левый бок — ибо он к тому же потерял левое стремя, — что чуть не упал. Таким образом, честь этой первой схватки досталась Баярду.

Оба рыцаря продолжали скакать по арене, чтобы выйти навстречу друг другу каждый с другой стороны; и Иниго, с гневом отбросивший обломок своего копья, на скаку выхватил из бочки другое.

Во второй схватке удары обоих противников оказались равны, и, быть может, Иниго в глубине души заподозрил, не но причине ли своей крайней учтивости французский рыцарь бьется не в полную силу. При третьей схватке это подозрение превратилось в уверенность. Иниго сломал копье о забрало своего противника, а тот едва коснулся своим копьем его щеки, и ясно было, что этот промах не был сделан невольно. Снова зазвучали трубы и крики «ура!». Герольды объявили, что оба рыцаря отличаются одинаковой доблестью, и они вместе отправились к ложе доньи Эльвиры, чтобы выразить ей свое почтение. Девушка встретила их словами похвалы; на такие же слова не поскупились ни Гонсало, ни герцог Немурский, который промолвил: «Chevaliers, c'est bel et bon».

Иниго принадлежал к тем людям, которых можно победить в чем угодно, но не в великодушии. Поэтому он тут же рассказал об учтивости Баярда; тот, со скромностью, которая обычно сопутствует доблести, решительно опроверг его слова, утверждая, что сделал все, что было в его силах. При виде этого состязания в учтивости, Гонсало сказал:

— Ваши слова, рыцари, могут породить сомнение, кто из вас сегодня лучше метал копье. Но одно несомненно: нет на свете более благородных и более великодушных людей, чем вы оба.

ГЛАВА XIII