Этторе Фьерамоска, или Турнир в Барлетте

- Да ты не слушаешь меня и не даешь мне говорить, этак мы никогда не кончим... Так вот - я говорю с тобой от ее имени, я сам ее не видел, но все это она велела передать мне, чтобы я повторил тебе. Итак, она здорова; синьора Виттория приняла ее, успокоила, отнеслась к ней с той нежной заботой, в которой Джиневра нуждалась, и теперь ей больше ничего не нужно. Она просит тебя, чтобы сегодня ты больше ни о чем не думал и не старался ее увидеть, чтобы душа твоя успокоилась и ты мог бы сражаться завтра; помни о чести итальянцев, обо всем, о чем вы с ней столько раз говорили, а она молит Бога, чтобы он даровал нам победу...

- Но почему же я не могу увидеть ее? За этим что-то кроется.

- А я тебе говорю, что ничего за этим не кроется. Если бы я и хотел рассказать тебе, как приключились вчера все эти несчастья, то все равно не смог бы, потому что сам ничего не знаю. Клянусь небом, что она невредима, а остальное узнаем после боя. Теперь не время думать о чем-нибудь другом... Идем же! Синьор Просперо и все остальные ждут тебя и уже про тебя спрашивали; они были очень удивлены твоим поведением... Околачиваешься где-то в такую минуту! Пошли, живее! Ты ведь всегда был мужчиной! Нехорошо, что ты готов растоптать свою честь и свое имя доблестного воина!

- Хорошо, идем! - отвечал Фьерамоска, рассердившись. - Я не лошадь, чтобы меня пришпоривать! Я просил тебя свести меня к ней на одну минуту; мир от этого рухнул бы, что ли?

- Мир бы не рухнул... Но разве ты не понимаешь, что все уже целый час там, на смотре, и только тебя одного нет... Что они могут подумать?

- Ну, тогда скорее! - сказал Фьерамоска, ускоряя шаг. Во время всего этого диалога они шли медленно, так как один рвался к крепости, а другой тянул к дому Колонна. - Идем, ты прав... долг и честь прежде всего!

Торопливо шагая, Бранкалеоне спросил:

- А как ты себя чувствуешь? Твоя рана?..

- О, ни следа!.. Но я тебе все расскажу потом... сейчас нет времени... Какая-то чертовщина! Бедная Зораида! Она ничего не хотела мне объяснить, но я и сам понял... по тому, как мне было худо... Кинжал, наверное, был отравлен... Я не позволял ей высосать у меня рану... она могла бы поплатиться своим здоровьем, а может быть, и жизнью... и теперь я опасаюсь, что она именно это и сделала... Но я был в таком состоянии, что и сейчас не могу разобрать, воспоминание это или сон.

- Ну, во всяком случае, ты чувствуешь себя хорошо?

- Будто никогда и не болел!

Они вошли во двор и приблизились к Просперо Колонне, который, попеняв Фьерамоске за его поздний приход, вернулся к прежнему занятию.

Осмотр производился так тщательно, что затянулся на несколько часов. Пробовали лошадей; пробовали латы, ударяя по ним копьями, алебардами и мечами; эти последние пробовали, в свою очередь, на дереве и на железе; недостаточно доброкачественное оружие просто отбрасывалось. К полудню все разошлись по домам.

Просперо задержал только Фьерамоску, чтобы, как он сказал, посоветоваться с ним насчет предстоящего поединка, в действительности же для того, чтобы помешать ему пойти, куда ему вздумается. Бранкалеоне успел отвести синьора Просперо в сторону и уведомить его обо всем, прося каким-нибудь образом занять Фьерамоску на весь остаток дня, что синьор Просперо и выполнил в точности. Когда наступил вечер и больше не оставалось разумных поводов, чтобы удерживать юношу, ему позволили уйти. Тут Бранкалеоне, провожавший его домой, пустился в рассуждения о ратном деле и о том, как надо будет вести себя с неприятелем завтра утром. Ему настолько удалось овладеть вниманием Фьерамоски, что мысли его друга уже не стремились туда, куда его призывало сердце. Проходя по площади, они встретили испанских воинов и стали расспрашивать их о событиях этого дня; расспросы и ответы отняли немало времени, и только поздней ночью молодые люди вернулись к себе домой.

- Эти черти французы - твердый орешек, - сказал Фьерамоска, прощаясь со своим другом. - Нелегко было испанцам его разгрызть.

- Тем лучше, - возразил Бранкалеоне, - значит, мы будем иметь дело с мужчинами: недаром же мы бьемся под знаменем Колонны. Что касается меня, то я завтра собираюсь драться за двоих; подумай, что скажут эти разбойники Орсини, если узнают, что нам попало! Этот трусишка граф ди Питильяно охотно посмеялся бы... однако на этот раз, я думаю, он не порадуется.

- О нет! - подхватил Фьерамоска. - И может быть, кому-нибудь из этих французов солон покажется вкус апулийских фиг, которых они пожелали отведать. О! Словом, теперь постараемся отдохнуть несколько часов, а завтра мы докажем, что если бедные итальянцы и погибают, то лишь по воле злого рока; но в битве один на один они не боятся ни французов, ни целого света. Прощай, Бранкалеоне. Знаю, что ты хочешь сказать, - продолжал он улыбаясь, не бойся: до завтрашнего вечера я буду думать только о деле. Клянусь, что сегодня кровь моя кипит сильнее, чем в тот день, когда был сделан вызов, и я надеюсь, что не посрамлю Италии и вас.

- Я в этом твердо уверен, - отвечал Бранкалеоне. - До завтра.

- До завтра, - сказал Фьерамоска, пожимая ему руку.