Этторе Фьерамоска, или Турнир в Барлетте

Когда Фьерамоска обратился к коменданту с просьбой разрешить ему посетить заключенных, тот все еще не мог опомниться после стычки с Фанфуллой и поэтому сразу не сообразил, на пользу или во вред ему обернется эта просьба. Зато у него хватило ума повременить с ответом и посоветоваться со своим новым приятелем, рассчитывая на его хитрость, чтобы выбраться из этого лабиринта. А дон Микеле, узнав о ходатайстве Фьерамоски, вскричал: "Это нам на руку, лучше не придумаешь! Предоставьте мне все заботы, комендант! Увидите, как я чисто работаю. Но... не забывайте!.."

- Будьте покойны, не подведу. Вот только... монахини...

Монахинь мы не тронем, - ответил дон Микеле со смехом, - не волнуйтесь. А теперь давайте сюда ключи от темницы и ждите меня здесь.

Он взял ключи, спустился в подвал, бесшумно отпер дверь и прислушался. Снизу доносились голоса матери и сына; дон Микеле остановился на первой ступеньке маленькой лестницы, ведущей в яму: оттуда, вытянув шею, он мог видеть я слышать злополучных узников.

Когда женщину бросили на пол темницы, ей подсунули под голову полено, валявшееся в углу; от пережитых мучений у нее началась сильнейшая горячка, и, разметавшись в жару, она ударилась лбом , сырые камня пола и уже не в силах была подняться. Сын тщетно пытался помочь ей, но руки его были связаны на груди, и он не мог шевельнуть даже пальцем; наконец в полном отчаянии он упал на колени возле нее и бросал безумные взгляды то на мать, то на тюремные стены.

Женщина время от времени силилась приподнять голову, но безуспешно: она была слишком слаба. Наконец сыну с неимоверным трудом удалось приподнять ее голову своим коленом и вернуть ее в прежнее положение. Но это причинило женщине такие страдания, что она с протяжным стоном обхватила руками голову и сказала:

- Будь проклят нож этого подлого калабрийца! Но если дьявол даст мне еще несколько минут... я хочу чтобы ты наконец узнал, кто ты такой... Стоит ли молиться Богу и святым? Не больно они мне помогали, когда я им молилась! - И тут, уставившись в потолок потухшими глазами, она извергла такой поток богохульств, от которого у всякого, кроме Пьетраччо, волосы встали бы дыбом.

- А было время, - продолжала она, когда это неистовое отчаяние сменилось не менее глубокой скорбью, - было время, когда я тоже надеялась на небесное милосердие... пела в церкви вместе с монахинями! О, будь проклят час, когда я переступила порог святой обители... И зачем? Ведь я принадлежала дьяволу еще раньше, чем родилась на свет... Я пыталась бежать от него... и вот до чего дошла... - И, снова подняв глаза к небу, она молвила с выражением, которого не передать словами: - Доволен ты теперь? Затем, обратясь к сыну, сказала: - Но если ты еще выйдешь отсюда... если ты настоящий мужчина... тогда виновник моей смерти и твоих бед будет вместе со мной гореть на вечном огне, если только попы не врут... Ведь тогда ночью, в Риме, я привела тебя к Кровавой Башне, чтобы ты убил того человека, а ты сдуру завопил, прежде чем ударить его, и тебя схватили и довели до того, что ты стал таким... Это был Чезаре Борджа! Когда он учился в Пизе (а я тогда жила в монастыре), он влюбился в меня, а я, безумная, в него! Разве я знала, кто он такой?.. Однажды ночью он пришел ко мне... У меня была дочурка, семи лет... она проснулась... а спала она в соседней каморке... увидела, что он лезет в окно... закричала... Ему бы несдобровать, если б его накрыли... его, новоиспеченного епископа Памплонского!.. Он бросил ей на голову подушку... и придавил коленом... Изверг! Я упала без чувств... Клянись мне преисподней, клянись моей смертью, что убьешь его! Кивни головой, что клянешься .. Хоть это сделай...

Убийца страшно выкатил глаза и затряс головой в знак согласия, а мать сняла с шеи цепочку, спрятанную под рубашкой, и продолжала:

- Когда ты вонзишь ему нож в сердце, ты скажешь: "Посмотри на эту цепь"... подержи ее перед его глазами... "Моя мать возвращает ее тебе"... Я еще не все сказала. О, смерть! Еще минуту! Потом мне уже не будет так страшно... Когда я очнулась, я лежала на кровати, а ты... нет, я не могу сказать этого... подле бедной Инессы... Какая ты была у меня красавица!.. И теперь ты в раю! А я! Я! За что я-то должна идти в ад? - За этими словами последовал вопль, от которого содрогнулись своды. Она умерла.

Пьетраччо оставался бесстрастным: тупым взглядом смотрел он на судорожные движения матери. Когда она испустила дух, он забился в самый дальний угол, как зверь, который с отвращением отползает от трупа, запертого с ним в одной клетке.

Он мало что понял из ее сбивчивых слов, похожих скорее на бред. В голову его запала одна только мысль - он должен отомстить Чезаре Борджа за множество обид и особенно, как ему казалось, за то, что тот своими коварными происками довел его до теперешнего бедственного положения.