Этторе Фьерамоска, или Турнир в Барлетте

Иному человеку нелегко будет понять, как мог такой отъявленный злодей, как Валентино, пресыщенный всевозможными излишествами, столь высоко ценить обладание женщиной и столь усердно выслеживать ее. И в самом деле, было бы ошибочно думать, что желаниями Валентино управляла любовь, хотя бы в самом низменном смысле этого слова. Но Джиневра оказала сопротивление и при этом не скрыла своего презрения и отвращения; Валентино считал, что она счастливо живет с другим; ему казалось, что его победили и осмеяли, - а как же можно позволить кому-нибудь похвалиться, что он одержал верх над Чезаре Борджа?

Сколько ни встречал он прославленных красавиц всех он либо толкнул на путь преступлений, либо сделал несчастными. И среди них ведь были и добродетельные и порядочные, а иные, связанные узами крови с могущественными людьми, должны были чувствовать себя в безопасности. Мог ли он теперь вынести, чтобы какая-то незаметная и незначительная женщина так глумилась над ним - над ним, перед которым трепетала вся Италия?

Но в этот час Валентино был уже близок к свершению своей мести и шептал про себя: "Ты мне дорого заплатишь за все тяготы, которые я терплю в этой темнице".

В самом деле, пребывание в этих комнатах, похожих на тюремные камеры, должно было показаться ему, привыкшему к блеску римского двора, очень тяжким, если этому человеку вообще могли показаться тяжкими сотни испытаний, которые он терпел ради того, чтобы добиться своей цели. Однако нельзя сказать, чтобы ему уж совсем нечем было занять свое время. Не говоря уже о тех часах, которые он проводил с Гонсало, и тех, когда они с Микеле плели паутину своего заговора, Валентино ежедневно принимал гонцов из Романьи, привозивших ему от тех, кто остался ему верен, письма, бумаги, сообщения о делах; гонцы приезжали и уезжали ночью, во всем оправдывая утверждение Никколо Макиавелли, писавшего за некоторое время перед тем Флорентийской республике: "Из всех дворов на свете лучше всего хранят тайну при дворе герцога". И, не объясняя, почему это так происходит, он давал понять, что слишком болтливые языки замолкают в могиле.

Вся корреспонденция переправлялась на легких судах, которые, плавая вдоль берегов Романьи, укрывались в скалах у подножия Гаргано: по ночам оттуда к крепости отправлялись на лодках гонцы. Экипаж этих судов состоял из надежных людей, и из их-то числа дон Микеле отобрал подручных для своего предприятия.

В этот вечер, когда весь дворец огласился шумом и музыкой, Валентино сидел у себя за столом и, чтобы обмануть ожидание, просматривал при свете масляной лампы бумаги, которые ему за эти дни доставили гонцы. На нем был камзол, застегивающийся спереди на ряд маленьких пуговиц; грудь и рукава камзола, довольно узкие, были из черного атласа; поверх шли ленты из белого бархата, в четырех местах прикрепленные к рукавам кружками из того же материала. Расстегнутый ворот камзола открывал тончайшую стальную кольчугу, которую герцог постоянно носил под одеждой. Он часто одевался в этот костюм, и те, кто посещал галерею Боргезе в Риме, припомнят, что он изображен в нем и на портрете кисти Рафаэля. Несмотря на свое крепкое сложение, герцог временами жестоко страдал от золотухи, похожей на лишай, которая то скрывалась, тлея у него в крови, то высыпала на коже, в особенности на лице, и тогда смертельная бледность этого лица сменялась нервной краснотой и волдырями, из которых сочился гной. Омерзительное безобразие его в такие дни вызывало отвращение даже у людей, которые постоянно при нем находились. Никогда ни одна душа еще не облекалась в столь соответствующую ей форму. Из-за сидячей жизни, которую он вел в эти дни и которая столь противоречила его привычкам, а также из-за того, что стояла весна, золотуха высыпала с необыкновенной силой, более чем когда-либо обезобразив его черты и вызывая в нем необъяснимое и неутолимое бешенство, обычное последствие этого недуга.

Около десяти часов, когда в верхних залах начался бал, в дверь герцога слегка постучали, и в комнату вошел человек в темно-красных узких штанах, в плаще, доходящем до половины ляжек, с черным капюшоном, спадающим на глаза, с мечом, кинжалом и со свертком под мышкой. Валентино поднял голову; вошедший поклонился я, не произнося ни слова, положил на стол свой сверток. Герцог прикрыл сверток рукой и сказал посланцу:

- Сегодня ночью я отсюда уеду. Иди в самую дальнюю комнату, запрись там и, что бы ты ни услышал, не выходи, пока я не позову.

Человек вышел в дверь, находившуюся напротив той, в которую он вошел, и Чезаре Борджа, сняв с себя маленький кинжал, острый как бритва, перерезал алые шелковые шнурки, скреплявшие вместе с апостолическими печатями пергамент, на котором было написано письмо папы Александра. При этом из свертка на стол выкатился золотой шарик; увидев его, герцог вскочил на ноги, охваченный подозрением. Но затем, внимательно осмотрев печати и письмо, он успокоился и снова сел на место.