Ева

Санитары поняли, у бабушки обострение. Хорошо, решили они, вовремя приехали. Больную замотали в одеяло. Она возмущалась, называлась чужим именем. Спрашивала, куда её везут. Вы, Юля, человек опытный, и понимаете, это самая настоящая дезориентация в пространстве и времени, очень важный, надёжный симптом. В пути „скорую“ остановила милиция. У нас в Твери все будки на колёсах проверяют. Полиция ищет взрывчатку. Кто найдёт взрывчатки больше других, получит премию и благодарность на полицейском собрании в клубе. Крикливую бабку тоже обнюхали собакой на предмет взрывчатки и поставили интересный диагноз — это не та бабка. Здоровая. Приехала проведать сестру, никого не застала. Тут входит наша медицина и всё, говорят. Поехали.

Ещё у меня сосед. Тоже сам приехал. Он долгое время считал, где-то в Аргентине у него тётка живёт. Богатая. Очень любит его и даже скучает. Что приятно, возраст перспективный, за семьдесят.

Под воздействием аргентинского бреда мужчина сорил деньгами, хамил начальству. Позволял себе таких женщин, каких вообще никто не может себе позволить.

За его разум психиатрия билась несколько лет. Наконец, галлюцинация рассосалась. Человек зажил нормально. Выучился завтракать сосисками по тридцать рублей полкило, ушел из большого секса к водительнице троллейбуса.

И тут приходит это проклятое завещание. Теперь он сам сюда приехал. Для проверки сигналов, присылаемых в мозг глазами. Он им не верит. Всё-таки наша психиатрия такая психиатрия.

Юля, доктор наказал делиться с вами опытом. У меня нет никакого опыта. Я долго лежал, прикрученный к койке, теперь смотрю в окно, там снег падает. Пишу Вам письмо. Если Вы ответите, буду очень признателен. Нарисуйте хотя бы крестик на листе. И отправьте. Начать переписку можно с небольшого крестика. Глядишь, он к апрелю пустит побеги, а летом начнёт плодоносить.

Искренне ваш, Алексей…»

Юля смотрела на меня. Я не заметил, когда она повернулась. Нет, она не вскочила и не стала кружиться по комнате, напевая от счастья мелодии композитора Тухманова. Но она открыла глаза. Может быть, я льщу себе, во взгляде был интерес. Это длилось несколько секунд, мы смотрели друг на друга.

Потом её глаза погасли, ресницы сомкнулись. Я засуетился, стал объяснять принцип переписки. «Всё происходит без участия почты, через Интернет. Когда пациент находит силы печатать, то сам. Но Вы, Юля, можете диктовать мне. Поначалу можно вовсе не отвечать. Если Вы не против, я стану зачитывать приходящие письма. А там — видно будет. Нужно просто согласиться. Общение лечит».

Я склонился к ней, спросил негромко, но твёрдо:

— Юля, вы согласны?

У неё не было сил на ответ. Клиническая депрессия высушивает человека, выпивает мотивы и стремления. Больным не хочется ни есть, ни дышать, ни переписываться с Алексеями из Твери. И всё-таки, она шепнула «ДА». Шевельнула губами. И мне стало так легко, будто я только за этим «ДА» и приехал в Ригу.

Глава седьмая