Эва, дочь трактирщика

Сама же Ева осматривалась. Современностью и не пахнет… зато чем только другим не пахнет! И гнилью какой-то, особенно когда переулки рядом, и потом, и деревом, и еще всяким «ароматным». Пока они шли от храма, улицы были мощеными, более или менее опрятными и широкими, но когда свернули влево, открылся вид на теснящиеся на грязных узких улицах каркасные домишки с надстройками. В некоторых местах текли ручейки нечистот; Ева зажала нос рукавом, и мать с удивлением на нее взглянула.

— Затошнило? — спросила она.

— Запах, — выдавила Ева.

— Так ведь всегда запах, — еще больше удивилась женщина. — Да и ты у нас никогда брезгливой не была, и в храме смело за любую стирку берешься.

«За стирку – это точно», — подумала Ева. Она отлично рассмотрела, в каком кошмарном состоянии ее руки. Ногти коротенькие, изломанные, кожа сухая-сухая, потрескавшаяся, а дальше, на предплечьях и плечах – шрамы, рваные, выпуклые. Собаки, что ли, эту Лэндвик подрали? Похоже на то.

— Ничего, — без особой уверенности протянула «мать», — если бы ты сильно головкой тюкнулась, ты бы и идти не могла. А так отлежишься, отдохнешь и все вспомнишь.

— Знавал одного, — добавил «отец», — грабанули его на улице, дали по голове. Несколько лет жил как в тумане, мать родную не признавал. А потом в один день все вспомнил. Вон оно как бывает.

— Мира Милостивая спасла тебя, Эва, и не в первый раз. Может, и предначертана тебе смерть ранняя, да только не дает тебе богиня умереть, спасает раз за разом. А все потому, что сердце у тебя доброе.

— Слишком доброе… — проговорил тихо отец.

— Расскажите мне обо всем, — попросила Ева. — Кто я, как вас зовут, в каком городе мы живем.

Эта просьба родителей не порадовала: оба в глубине души надеялись, что девушка на самом деле память не потеряла, а так, растерялась да испугалась. Вздохнув, отец стал рассказывать.

Зовут его Брокком, а жену его – Гриди, у них три дочки: Эва, старшая, Ливви да Кисстен. Живут они в городе Сколле на юге Ренса, или Ренского королевства, которым правит славный король Эйтрик Риндешельд. Сколль – город достаточно крупный, портовый; здесь живо идет торговля, и королевский двор, бывает, приезжает сюда к осени, на ярмарки, когда на городской площади могут веселиться в одной толпе знатные и простолюдины.

Сами же они, Лэндвики, тоже не голь какая-то: Брокк Лэндвик состоит в гильдии поваров и обслуживает несколько достойных домов, а еще с братом трактир держит близ порта. Брокк увлекся рассказами о своей работе, и Ева заслушалась: она чувствовала себя так, словно сидит в кино на сеансе с суперпогружением. Купцы, повара, специи, званые ужины…

— А я пироги пеку, — вставила Гриди Лэндвик, заботливо переводя «дочь» через лужу. — Ох и любят мои пироги! На каждый ужин заказывают; особенно с рыбой и рисом просят.

— А я что делаю? — поинтересовалась Ева, и «родители» переглянулись.

— Ты наша гордость, — ответила с заминкой Гриди. — В нашем квартале тебя уважают, а в храме ценят.

— Но кто я? Чем занимаюсь?

— Помогаешь бедным и немощным, что приходят к храму: голодных кормишь, за больными ухаживаешь, помогаешь жрицам порядок держать. И сама жрицей станешь – это как пить дать.

— Конечно, станешь, — поддакнула Гриди. — Но пока не придешь в себя, я тебя в храм не пущу.

— Еще бы, — бросил Брокк. — Устала, небось, как всегда, до дрожи в коленях, вот и подвели ноги-то, когда близ Блуки шла. А я ведь говорил: не ходи там, не место это для благочестивой девицы! Но ты разве слушаешь?

— Не кричи на девочку, — нахмурилась Гриди, хотя ее супруг лишь чуть повысил тон.

— Я не кричу. Эва никуда не пойдет, пока лекарь не разрешит.

— Конечно, конечно… ты как, Эвочка? Не кружится голова?

— Нет, не кружится, — ответила Ева. — А где наш дом?

— Мы уже близко, немножко осталось.

Гриди оказалась права, и вскоре они вышли на другую улицу. Брокк Лэндвик вдруг резко оттеснил своих женщин вбок, как оказалось, пропуская всадника, и выругался вслед; Гриди тоже разразилась бранью. Обругав разогнавшегося всадника, Лэндвики перешли на другую сторону и подошли к трехэтажному каменному дому с решетчатыми окнами, тесно зажатому с двух сторон другими домами.

— Это наш? — спросила Ева.

— Да, — вздохнула Гриди. — Неужто совсем ничего не помнишь? Неужто дом родной увидев, ничего не почувствовала?

— Сказано же тебе: ничего не помнит, — грубовато произнес Брокк. — Хватит девчонку тормошить: помнишь, не помнишь… Настанет время, и вспомнит она еще, все вспомнит.

«Вряд ли», — с тоской подумала Ева, глядя на чужой дом.

Брокк, приведя дочь домой, сразу за лекарем ушел, а Гриди отвела Еву на кухню, подала ей полотенце да воды в кувшине, чтобы умыться, разожгла огонь и повесила над ним чайник. Обтираясь – кожа и впрямь «благоухала» еще речной водой – Ева поглядывала вокруг, благо что позволял свет, льющийся из окна. Очаг, стол, две лавки, ведро, кадушка; в углу полураскрытый мешок с чем-то, на стенах развешана кухонная утварь. Стены каменные, кое-где узорами украшены, а над очагом некий символ – защитный, наверное. Выглядит кухонька уютно и даже мило, как в сказке какой.