Ева и головы

Когда Ева приблизилась, стараясь дышать и шуметь погромче, чтобы Эдгар её заметил, девочка поняла, что он напуган до безумия.

— Это кукла, маленькая птичка?

— Кукла…

— Госпожа Женщина. Зачем она туда забралась? Слышала ты что-нибудь ночью, маленькая сойка? Какой-нибудь шум? Может, видела свет? Я спал, как убитый. Мне теперь кажется, даже сон был особенным. Никогда ещё я так крепко не спал.

Ева заверила, что ничего не слышала и спала, как будто дома над очагом.

— Это неспроста, — Эдгар пришёл в сильнейшее возбуждение, видно было, как его колотит и трясёт: члены вздрагивали, а с лицом и вовсе творилось что-то невообразимое. — Это знак, который мы с тобой, маленькая капля росы, долго ждали… Поди, принеси. Я… я не смею касаться её, если это создание Господне, и боюсь, если вдруг она окажется знаком Сатаны… Никого нет? (он быстро огляделся). Никто не видит… поди же, принеси её скорее!

И Ева проделала обратную процедуру: залезла на деревянную колоду, встала на цыпочки, сняла куклу, влажную на ощупь, внутренне обмирая — что теперь будет? Она сама, своими силами, столкнула колесо под откос, и теперь оно, подпрыгивая на кочках, стремительно несётся вниз.

Эдгар, видимо, ждал, что её поразит удар молнии или поглотит геенна огненная. Лицо великана вытянулось, когда ничего не произошло.

— Дай сюда.

Он принял у Евы куклу, осторожно взяв за ноги, словно в любой момент та могла превратиться в огромное насекомое. Живот выпирал, грудь, напротив, казалась впалой, как будто вся набивка, потяжелев, утрамбовалась в брюшной полости. Разгладив складки кожи, на которых у любого другого человека имели место быть брови, Эдгар разглядывал шов на животе и прошитое нитками горло.

Он поворачивал руку так и этак, придерживая болтающиеся конечности, а потом, повернувшись к Еве, приказал:

— Неси скальпель.

Когда живот вспороли (Эдгар всё же секунду поколебался — видно, подобие куклы человеку навело его на какие-то мысли), великан и Ева одновременно зажмурились, словно ожидая брызжущей в глаза крови. Великан, конечно, узнал все органы, которые изображала девочка на восковой табличке. Закусив губу, он продолжил разрез и, когда предсказуемо нашёл в груди пустоту, будто бы сам стал одним из колышков забора, слишком уродливым, чтобы стоять рядом с собратьями. А те, заваливаясь вперёд, беззвучно хохотали над его изъянами.

Ева ждала. Она успела уже несколько раз пожалеть, что вообще затеяла эту штуку, но не решалась прерывать такое оцепенение — хоть это и было странно, Эдгар ведь помнил, с какой нетерпимостью относилась она ко всем остальным.

— Она такая потому, что моя голова пуста и никчёмна, — наконец, медленно произнёс великан. — Я не знаю, что там, дальше. Я страшусь нарушать древние запреты — кто меня за это осудит? Но Он не судит. Он подсказывает путь.

— Кто — он? — спросила Ева и услышала, как странно зазвучал её голос. Будто кашель.

— Я всё ещё не знаю. Буду пока называть его просто Он, но мне кажется…

И Эдгар вдруг повернулся, чтобы Ева могла видеть его глаза, до краёв (словно бадьи, что таскают от реки женщины) полные влагой.

— Кажется, имя ему — мой Господь. Сказано — диавол приходит в телах, прелестных взгляду, и задабривает сладкими речами. Личины же Господа уродливы, и потому многие от них отворачиваются. Но я не отвернусь, ибо сам уродлив. Я…

Он как будто онемел. Жестами попросил у Евы иглу с ниткой, и в несколько стежков зашил распоротый живот.

С этого дня великан начал вести себя по-иному. Он был как маленькая зверушка, что внезапно почувствовала в себе медвежью храбрость. Часто Ева видела на бледных губах улыбку; Эдгар улыбался горизонту и словно притягивал его. «Скорее, скорее — словно молил он — Я знаю теперь, что должен действовать. Мой молот занесён, меха готовы, так дай же скорее теперь железо, которое нужно ковать».

К каждому новому пациенту он пристально присматривался, будто ждал от него обещания открыть все на свете тайны. Или хотя бы какие-то маленькие, но из тех, что не давали великану покоя. И каждый раз, слыша «подравняй-ка мне бороду», Эдгар брался за инструменты так, будто убрав лишнюю щетину, он узрит символы, которые с вопиющей ясностью дадут ему представление о следующем шаге. Иногда Еве мерещился на белых губах волчий оскал, и тогда она, бросив все дела, уходила в повозку и тихо плакала, молясь, чтобы то, что она совершила, не превратило Эдгара в чудовище.