Ева и головы

— Он — язык Господа, что не просто язык, а карающий меч. Он — пята Господа, что топчет грешников. Апостол Павел наших дней. Он говорил… сейчас я воспроизведу точные его слова, за то могу поручиться, на громкие речи у меня отличная память… он говорил — «святые угодники, я слаб умом, но руки мои сильны. Укажите на того, кто нарушил Божьи заповеди, и если его вина тяжка, то он познает всю земную боль. Но если, — здесь старый священник сделал страшное лицо, подражая возникшему в его голове образу, — если никого из вас не будет рядом, я оставлю за собой право решать, кто есть грешник и кто какой заслуживает кары».

Пабле перевёл дух, наблюдая, какой эффект произвела на Эдгара и Еву его речь, и, заметив как нервно подёргивается у великана щека (на самом деле тому причиной была близость бароньей головы), решил его закрепить. Он подполз, загребая солому, вперёд, привстал на цыпочки, чтоб хотя бы приблизительно достичь своими устами ушей цирюльника. Сказал:

— От его взгляда у тамошних монахов и служек — да что там, у меня тоже — буквально переворачивалось всё внутри. С войском в шесть сотен человек он прибыл в обитель одним прекрасным утром, до заката его люди разбивали шатры, а на следующее утро монахи ходили по коридорам, как пришибленные, боясь каждой тени.

Пабло уставился в глаза великану, а потом состроил страшную рожицу для Евы (она радостно взвизгнула), после чего продолжил низким голосом, от которого, по замыслу, должна стыть в жилах кровь.

— Этот взгляд из тех, что пронизывают насквозь. Взгляд, что может искать ересь даже в стенах, воздвигнутых во славу Господню. Конечно, никто не пострадал от меча, никого не сожгли, но когда барон уезжал, каждый из нас чувствовал, что в чём-то провинился. Перебирал в уме, как чётки, собственные маленькие прегрешения. Вот он какой, барон Кониг. Запиши всё это слово-в-слово, господин цирюльник, и обязательно упомяни о нашей славной обители… кстати, почему вы, коль являетесь его слугами, путешествуете без знамён? Или, может, имеется какой-то документ от барона?

Священник задал вопрос из чистого любопытства или же для порядка — Ева достаточно хорошо понимала людей, чтобы откуда-то знать это наверняка. Никакие, или почти никакие подозрения не ютились в этой растрёпанной голове. Ледяная корка на лице Эдгара тоже начала трескаться. Великан бережно вынул из кармана куль с бароновым гербовым кольцом, откинул край тряпицы. Пока братец Пабле осматривал драгоценность («вот, что ты имела ввиду, когда говорила, что господин барон едет с вами» — пробормотал он), Эдгар спросил:

— Куда же он поехал дальше, после того как покинул то аббатство?

Монах махнул рукой.

— Дальше, на восток. Где он мог остановиться? Как-то я был с визитом у аббата Световидческой церкви, что в Бриксене — да, представьте себе, до того, как обрести вкус к уединённому образу жизни, я достаточно много поездил по Господнему свету — и как только в нашем разговоре (как-то совершенно случайно, ей-богу) появилась его светлость, сей аббат преобразился — вытянулся по струнке и застыл с таким, знаете, собачьим выражением. Как, впрочем, и я. Так два брата по несчастью друг друга узнали. Говорю тебе, есть в нём что-то мистическое… но, — поспешил убедить Эдгара Пабле, — конечно, мистическое от Господа. Он как небесная гниль, ржавчина, уничтожающая мечи, сеющие хаос и раздор.

Уехали Ева и Эдгар на рассвете, в первый раз за много дней переночевав под крышей, пусть даже крыша эта зияла дырой-дымоходом, над которым завывал ветер. Всё это время голова барона пролежала рядом с девочкой. Отчего-то вспомнив, с какой чопорностью и невозмутимостью Валдо накрывал каждый раз для барона стол («в состоянии его светлости остаётся только питаться запахом», — помнится, говорил он), она, дождавшись пока угли в камине окончательно прогорят и со стороны, где устроился на ночлег священник, и пока оттуда не начнёт доноситься сиплый храп, утянула корку хлеба, окунула её в пиво и положила прямиком в распахнутый рот, нащупав предварительно пальцами язык. Ей почудилось слабое дыхание на тыльной стороне ладони, между костяшками среднего и указательного пальца, потом показалось, будто барон сглотнул. Девочка напряжённо ожидала, что корка вывалится откуда-то из перерубленной шеи, однако этого не произошло.

А потом она уснула до утра.

— Похоже, барон вовсе не был добрым человеком, — сказал великан, когда они тепло распрощались с отцом Пабле. Тот по-прежнему не видел под мышкой Евы голову, укутанную тканью на арабский манер. Кажется, в эти добрые глаза набилось уже столько необычного, что такая немаленькая вещь, как человеческая голова, просто там не умещалась.

Собаки, которых, по случаю прибытия гостей, Пабле отправил ночевать на улице, куда-то подевались. Возможно, они просто убежали добывать себе завтрак и разрывать мышиные норы, но Еве тогда впервые пришло на ум, что возможно, в массе тех маленьких лесных смертей, которые Эдгар использовал, чтобы подтянуть своё мастерство, повинен барон.