Ева и головы

Когда Эдгар принимал предпоследнего пациента (который, кстати, кроме прочего попросил подравнять ему баки), Ева взобралась на бочки из-под браги, из которых, даже из закупоренных, нестерпимо разило скисшим жмыхом, и громко объявила:

— Обычно господин костоправ не берёт денег за свою работу, а только просит молиться Господу, за него и за себя…

Неспешные разговоры утихли. Ева внезапно обнаружила, что они с Эдгаром стали центром пристального внимания. Даже лошадь, казалось, своими глазами-ноздрями разглядывала Эдгара.

Она поспешно слезла с груды бочек и закончила:

— Но теперь, после того, как с ним чуть не сотворили кое-что плохое за то, что он не взял денег, всё поменялось. Поэтому, господа, жду от вас что-нибудь ценное в качестве оплаты. А бакенбарды и усы мы стрижём за какую-нибудь мелочь.

— Чем плохи мои бакенбарды, — зазвучал голос. — А, малышка?

Ева смутилась, но закончила:

— Можно заплатить едой. Да, еда была бы весьма кстати.

Разговоры возобновились, зазвучал смех и громкая отрыжка. Кто-то сразу полез в кошель, чтобы выудить оттуда мелкую монетку, кто-то отправил быстроногого мальчишку домой — за лепёшкой или хлебом, или чаркой молока. Невдалеке насмешливо фыркнул ослик.

Ева никогда не держала в руках деньги. В родной деревне они не имели большого хода — проще было меняться продуктами, и блестящие кругляшики, которые чеканил местный лорд, были нечастыми гостями в их краях. Люди относились к ним с недоверием. Что прикажите делать с вещью, которую нельзя ни съесть, ни сделать из неё что-то полезное?

Здесь лорд, должно быть, был уже другой, потому как кругляшки были незнакомые. И очень старые. Потемневшие от времени, — на них угадывались римские цифры и чей-то профиль. Ева не умела ни читать, ни считать, так что ей оставалось, разглядывая заработок Эдгара, только делать умное лицо.

Постепенно прибывала всякая снедь, от одного вида которой девочке стало дурно. А уж когда к тому прибавился ещё и запах…

— Видишь, как легко просить награду, — шепнула Ева, весьма гордая собой, великану.

Эдгар ничего не ответил, он сидел на выделенном ему стариком полене. Руки, только сейчас прикасавшиеся к пациентам и казавшиеся лёгкими, как перья, теперь свешивались между колен, будто пара висельников. На девочку он не смотрел, и Ева, как ни вертела головой, не смогла увидеть, куда направлен взгляд.

— Молодец, дочка, — лениво сказал старец, нацеживая из бочки очередному пациенту очередную кружку пива. — Научила папашу зарабатывать.

— Он не мой папаша, — сказала девочка. — Просто великан, который проходил мимо, когда меня выгнали из дома, и взял к себе. Настоящий великан из далёкой северной страны. Может, когда-нибудь он отнесёт меня в свою страну, и я увижу горы, где снег лежит даже летом, пещеры, в которых живут создания из камня с морщинистыми носами, увижу ещё гнёзда грифонов, и…

— Велика-ан, — протянул старик. Пальцы его постукивали по бочке, проверяя, сколько там осталось жидкости. Хватит ли ещё на пару кружек или нет? — Слишком много в последнее время таких великанов развелось на дорогах священной матушки нашей Римской империи. Согбенных, просящих милостыню, слепых или глухих… твой великан хотя бы честным трудом зарабатывает себе на жизнь.

— Эдгар говорит, что всё это благодаря молитвам.

— Святые благоволят к убогим. Впрочем, это всегда было так. Вот к воинам, вся жизнь которых прошла в походах, не благоволит теперь никто. Только и остаётся, что поминать добрым словом древних небесных покровителей, которых вытеснил с небес ашкеназский громила с бородой. Все вокруг только и твердят, что о помиловании и мирном сосуществовании. «Святая империя» — говорит король. Ха! Было время, мы не пахали землю, а добывали свой хлеб секирой. Римские воины, если сказать честно, были посредственными вояками. То знак, что даже война может наскучить и превратиться в тусклую кашу.

Ева хотела сказать, что только сегодня они с Эдгаром пробовали премерзкую кашу собственного её приготовления, но осеклась, сообразив, что обращается старик уже не к ней, а к кому-то из сидящих вокруг.

— Ходят слухи, что на севере собирают поход на восток, — сказал один из клиентов Эдгара. У мужчины не было руки до локтя, и Ева исподтишка изучала кутью в звёздочке старых шрамов. — Храм Господень разрушен, сарацины лютуют, унижают паломников и позволяют себе высказывания в адрес папы и императора.

— Пускай сами разбираются со своими храмами, гробами и императорами, — сказал старец. — Мы уже своё отвоевали. До сих пор зализываем раны, как побитые псы.

Мужчины обменялись долгими пристальными взглядами, а потом расхохотались, стуча ладонями по столу.

Как только смех затих, Ева, несколько раздосадованная тем, что не до конца поняла этот обмен репликами, спросила:

— У вас можно будет переночевать?