Ева и головы

– Если другие жители деревни готовы быть совращёнными – это их право. Мы не хотели бы открывать тайну такой важности человеку, который увезёт её за пределы посёлка, но коль уж такое случилось, у нас есть два выхода. Тем или иным путём уговорить тебя остаться здесь, даже если это выразится в ударе ножом в спину, или просто отпустить, допустив, что из власть имущих тебя никто не станет слушать. Я думаю, мы оба предпочтём второе.

Эдгар молчал, и старик с неожиданной, непонятно откуда взявшейся весёлостью, растолковал:

– Ты странник, мараешь руки весьма специфическим мастерством. Кроме того, как мне донесла на хвосте птичка, весьма необычной внешности. За одну только внешность любой меченосец может упечь тебя в темницу или отрубить голову. Так просто присядь на траву или сюда, ко мне на ступени, забудь всё плохое, о чём думаешь, и жди. Сейчас начнёт пребывать твоя плата.

– Я ничего от них не возьму. Я не знаю, как отдать то, что у меня, поневоле, уже есть.

Эдгар, забыв, что старик не видит, стянул шляпу и яростно принялся теребить розоватую кожу на макушке.

– Где они, недавние воспоминания? Здесь? Или здесь? Как мне от них избавиться?

– Эдгар… – шепнула Ева.

Старик больше не проявлял к ним интереса. Он сосредоточенно постукивал пальцами по зубам, словно надеясь таким образом заглушить вопли великана.

Цирюльник развернулся, шумно выдохнул и пошёл прочь.

Когда они отъехали от села на порядочное расстояние, Ева спросила:

– Они же попадут в ад?

– Не знаю, – великан всё ещё злился. – Моя голова не настолько высоко возносится над землёй, чтобы заглянуть за облака и подсмотреть планы Господа.

Мгла, которую так и не распрягли, отправилась на запах воды, и телега теперь торчала из камышей на берегу реки, в то время как лошадь утоляла жажду и весело плескалась, стуча копытом по воде. Вместо того чтобы спасать повозку и вещи, которые непременно намокли бы, вздумай Мгла искупаться, цирюльник и девочка застыли на берегу, думая каждый о своём.

– Тогда почему ты злишься? – спросила, наконец, Ева. – Они же всё равно сгорят в адском огне.

Девочке было бы жалко того красного новорожденного малыша, которому она зашивала пуповину, тихую стайку дебориных детей, похожих на лупоглазых совят, да и саму Дебору – полную, душную, строгую, но отнюдь не злую. Она бы с удовольствием сожгла дебориного мужа, но, возможно, у него был такой злой взгляд потому, что он боялся Эдгара.

– Я злюсь оттого, что они никого не обманывают, – признался великан. – Они живут в своей ереси, не выпячивая её, но и не пытаясь скрыть. А я, притом, что хожу под Господом, петляю как заяц, пытаясь придумать для себя оправдание, когда наступаю на ясно описанные и сотню раз высказанные вслух заповеди. Я злюсь на свою злость.

– Вот оно что, – сказала Ева и полезла вызволять лошадь из камышового плена.

Всё-таки очень это сложная штука – быть кому-то верным. Особенно если этот кто-то никак не даёт знать, что он от тебя хочет.

Эдгар ходил печальный и торжественный, как будто достал головой до облаков, и даже восседая на козлах мог изучать небесный купол с таким видом, будто за каждой малой и простой вещью он видел чуть ли не работу мысли всех древних мудрецов, которых так уважал. Всё это не давало Еве покоя.

А к вечеру у девочки созрел план. Она не очень понимала, что ей движет, но если бы попробовала разобраться, то нашла бы: гнев на великана за его нерешительность и паранойю. Взрослые не ведут себя так, как он. Взрослые либо пытаются пустить корни, окапываясь на одном месте, разводя вокруг себя хозяйство, которое тоже требует внимания, и тем ещё больше углубляют и ветвят свою корневую систему. Либо тянутся ветвями к небесам, учатся читать и писать в монастыре и возносят молитвы. Можно было бы подумать, что Эдгар принадлежит ко второму типу, но Ева обила на нём всю скорлупу и знала доподлинно: – нет! Он ведёт себя крайне беспечно, и словно ради забавы иногда обращается к кладези разума.

Ещё – горячее желание помочь. Это детское любопытство Эдгара очень нравилось Еве, но слишком резко по её мнению на его пути вставали эти громады измышлений и колебаний, так, что горные тропки оказывались непроходимы для такого великана, пусть даже детская внутренность, безрассудная храбрость побуждали на них ступать. И это последнее желание побудило девочку действовать.

Они остановились возле заброшенного, покосившегося забора, когда-то основательного, но ныне давно уже не знавшего рук хорошего хозяина. За забором виднелись поросшие быльём руины. По всей видимости, дом принадлежал зажиточным людям, и кто знает, что заставило крышу, в конце концов, сравняться с полом первого этажа? Может, все ушли на войну и не вернулись. Рядом лохматые, как нестриженные овцы, одичалые яблоневые деревья, да земля, когда-то забороненная, причём так основательно, что даже время не смогло полностью разгладить эти складки, но рожала она теперь только чахлую сорную траву.