Ева и головы

– Сначала просто боли в животе. А теперь… теперь вот это, – несмотря на суровый облик, было видно как женщина напугана. Голос у неё оказался грубый, под стать внешности.

– Живот твёрдый. Это какая-то опухоль. Я никогда с такими не сталкивался, – лоб Эдгара пошёл складками, так, как всплывают в отравленном водоёме кверху брюхом рыбины. – Чем он занимается?

– У нас собственная маленькая кожевная мастерская, и работает мой муж как вол. Посмотрите, какие у него руки! Я частенько ему помогаю.

Эдгар качнул головой.

– Ему нужно исповедаться, – с сомнением сказал он.

Женщина икнула и, зажав рот лапищей, которая вполне могла принадлежать медведю, прошептала:

– Что, никакой надежды нет?

– Не знаю. Я езжу по свету, сколько себя помню, сударыня. Я видел множество ужасных и замечательных вещей, но есть великое, бесконечное количество вещей о которых я ничего не знаю. Ясно как день, если так будет продолжаться дальше, будет только смерть.

– Что это такое?

Ева была тут как тут. Эдгар покосился с некоторым подозрением – будто бы выскочила из его собственного кармана. Она как будто с трудом удерживалась от того, чтобы не потрогать опухоль.

Женщина придвинулась ближе, словно хотела отправить мужа в плаванье по своей бездонной тени.

– Это ваша дочь?

– Выпавший из гнезда птенец, – буркнул Эдгар. – Послушайте, я не знаю этой болезни. Не знаю, какие травы могут оказывать на неё воздействие, и если я буду почивать его травами, пробуя один отвар за другим, скорее всего, ничего не поможет. Тем более что тут имеет место быть внутренняя непроходимость пищи.

Собранной в щепоть рукой Эдгар надавил на живот бедняги, и тот вскрикнул, пустив на подбородок слюну.

Эдгар глубоко вдохнул.

– Я могу попробовать сделать надрез в его животе, чтобы взглянуть на нутро, а потом решить, что делать дальше. Но надрез необходим.

– Тогда делайте, – сказала женщина; округлый её подбородок от волнения приобрёл резкие очертания, почти повторяющие формы местной архитектуры.

Позвали молодого священника, – того самого, к которому первоначально обратился Эдгар и который отправил его самостоятельно искать по городку больных. На лице его лежала печать великой ответственности и благородной миссии.

Эдгар, видя как собравшийся вокруг повозки народ расступается перед путающимся в полах одежд юношей, впал почти что в экстатическое оцепенение.

– Тебе принести скальпель и пинцет? – спросила Ева шёпотом.

Священник сбивался и захлёбывался, читая соответствующие строки из библии, русая его чёлка медленно темнела от пота. Запах лука, который и раньше следовал за святым отцом, стал почти невыносимым. Толпа, что почтительно затихла, когда священник взобрался на импровизированный помост (кто-то даже спрятал кружку за спину), теперь стала встречать одобрительными возгласами каждую строфу, которую парень прочитал не сбившись. Некоторые, всё ещё таясь и прикрываясь локтями, достаточно громко чокались кружками. Мужчина на сундуке Эдгара, «кровавом сундуке», как называла его про себя Ева, похоже, не имел сил отвечать, и священник провёл всю процедуру без единого звука со стороны исповедуемого.

– Сам, – буркнул Эдгар, поднимаясь с колен.

Он затерялся в глубинах фургона, как будто ушёл в древний мифический лабиринт на поиски его обитателя. Спустя короткое время Ева не вынесла напряжённого ожидания и запахов, которыми обдавали её все трое столпившихся на помосте – мужчина пах мочой и болезнью, его жена, как гниющее само в себе южное болото, пропитывала воздух вокруг кислыми испарениями, а священник – луком (этот запах казался теперь самым приятным), – отправилась следом.

– Я никогда не занимался врачеванием на публике, – ответил Эдгар на невысказанный вопрос. Он сидел на сундуке его светлости, бессильно свесив кисти рук между коленей. – Я что же, уличный артист, чтобы выступать с подмостков? Или маг, от которого за милю несёт ересью?

– От тебя несёт ересью, – справедливо рассудила Ева. – Иногда такое говоришь…

Она взяла Эдгара за указательный палец, подумала, что именно такой ей казалась ручка топора, с которым, подражая отцу, она когда-то пыталась управляться.

– Я боюсь, что ко мне не придёт это. Я ведь всегда оставался наедине со смертью, сражался с ней под покровом темноты или, по крайней мере, вдали от чужих глаз. Твои не считаются, странствующий кузнечик. Я боюсь…

Сумрак, точно большое, никому не известное животное с густой тёмной шерстью, свернулось вокруг них клубком, но жизнь не утихала. Творения рук человеческих вокруг, эти прямые жёсткие линии, памятники, дающие иллюзию защищённости, в которых, к тому же, можно спрятаться при необходимости, как улитка прячется в свой панцирь, делают людей беспечными. Такими как дети, но при этом храбрыми, как бешеные собаки.

Великан закончил:

– Боюсь, что она не снизойдёт до меня.

Ева схватила его за палец двумя руками.

– Она? Ты говоришь о… ты влюбился? В ту великаншу?

Эдгар скрипнул зубами в процессе перехода от одной из своих невозможных гримас к другой, и Ева поняла.