Ева. Книга 2

На следующий день в свидетельстве о смерти запишут лаконичное «сердечная недостаточность», а горожане будут сочувственно перешептываться «как жалко, такой молодой», но мне на тот момент все равно.

Локи нет.

И больше никогда не будет.

– Где он? – папа уменьшается под моим взглядом, впервые в жизни не зная, как меня утешить.

– Там, в больнице. – неопределенно машет рукой, но я понимаю.

«В морге».

– Отвези меня туда.

– Ева… Ты уверена, что хочешь этого? Завтра…завтра его приведут в порядок. – я не смотрю на Джека, но все равно ощущаю его отчаянное сопротивление. Он не хочет, чтобы я видела. Хочет меня оградить. Защитить.

Я понимаю его.

Я тоже хотела защитить Локи.

Больнее всего, когда больно твоим любимым.

Но мне уже не больно.

– Отвези меня к нему. – повторяю я, и Джек меня отвозит.

Глава 4. «Куколка последней надежды»

«– Она сама нос задирает. Думает, если красивая, так весь мир у её ног. Чего ради мы её будем приглашать?»[10]

За непохожесть на других платишь одиночеством.

Если ты умна, приятна, не выпячиваешь себя напоказ, а главное, достаточно полезна, тебя будут терпеть. Улыбаться при встрече, вежливо здороваться и беседовать о погоде, случайно сталкиваясь в приемной у врача или субботним утром на рынке. Но ты всегда знаешь, что они тебя боятся – как что-то яркое, и потому ядовитое, выбивающееся из привычной формы для выпечки общественного теста. Как что-то опасное.

И тебе нравится быть другой. Быть одной, зная, что за спиной стоит кто-то, кто позволяет тебе быть собой.

И вы будете долго играть в эту игру, но однажды ты упадешь и дашь им повод выпустить жало. О нет, ты не настолько глупа, чтобы думать, что они должны были помочь тебе подняться – признай, ты и сама их презирала. Тебе нужен только твой хранитель, а без него вставать нет смысла. И тогда ты с чистой совестью сможешь прогнать всех, и они радостно разбегутся, оглашая воздух визгливым кудахтаньем: «Мы всегда, всегда знали».

И ты ждешь тишины, блаженной тишины и темноты, которая укроет тебя.

Но ты еще не знаешь одного.

Кто-то всегда остается.

Я не боюсь мертвых.

Раньше боялась, конечно, как и все – этот страх имеет естественные корни и цена спокойствия всегда высока. Я бы предпочла бояться.

Я знала, что не найду Локи в теле, которое когда-то было им – но все равно в момент, когда увидела его: бледного, застывшего, мертвого – что-то навсегда умерло во мне и больше никогда не ожило.

Он был накрыт всего лишь простыней, и глядя на его белые совершенные плечи, так часто прятавшие меня от бед, проводя рукой по гладкому лбу, трогая опаленные брови, гладя волосы, кроваво тускневшие в полумраке холодной комнаты, я чувствовала, как лед заполняет меня изнутри, проталкивается в сосуды и пальцы, забивает живот колкими кусками, обволакивает пищевод, нежно гладит сердце.

Я не плакала. Легко разражающаяся слезами по любому пустяковому поводу, в моменты настоящего горя я всегда каменела и уходила глубоко в себя.

Папа нашел где-то табуретки, и мы сели, блуждая в молчании.

– Где Ронни? – спросила я, просто чтобы спросить. Мне не был интересен ответ.

– Спит. Она упала в обморок, когда узнала, ей вкололи успокоительное.

Я кивнула. Мне так не повезло.

– Вы сначала сказали ей.

– Да, Ева, но… – папа отводил глаза.

– Ты боялся за меня, – перебила я. – Думал, поеду крышей. Поэтому пришел не один. – я не спрашивала, но Джек все равно попытался объяснить:

– Ева, все не так… – а потом ударил кулаком об ладонь и застонал, схватившись за волосы.

– Да кого я обманываю, все так, все так, дочка. Что же это такое происходит, а, Господи? Какого черта ты натворил, парень! – отчаянно выкрикнул он. В его голосе были слезы.

«Ему больно. Он тоже любил Лукаса».