Ева. Книга 2

Я не сказала никому и запретила себе даже в мыслях возвращаться к этому «ничего не значащему случаю». Поначалу было очень тяжело, и я то и дело искала взглядом зеркало, чтобы убедиться, что мое лицо не выражает ничего не нужного. Но никто ничего не заподозрил. На следующее утро я спустилась в зал вместе со всеми, была накрашена, тщательно причесана и одета. Скрывая ненормальную нервозность и дрожащие сами по себе губы, я была оживлённой, метко ответила на остроту Коннора, чем вызвала его веселый смех и одобрительный взгляд со стороны Майка. Пару раз мне удалось выставить Фреда дураком, поймав его на глупых противоречиях. Все хохотали от души, искренне считая, что я классно шучу, не догадываясь, что просто наблюдают подавленную истерику. В глазах Фреда я видела злость, но и нечто иное, что он сам вряд ли осознавал. В его глазах таился страх. Вчера, под властью алкоголя и момента, легко было давить более слабого, убеждая себя в безнаказанности, но сегодня он боялся. Того, что я заговорю. Того, чего ему это будет стоить. Меня это устраивало. Значит, он тоже будет молчать.

Все думают, я не умею врать. У меня подвижное открытое лицо и «говорящие» глаза – все эмоции сразу же отражаются, и Джуд иногда шутит, что видит, как я думаю. Именно поэтому мне удалось скрыть от всех то, в чем я признаваться не хотела. Никому даже в голову не пришло, что я смогла бы скрыть нечто подобное, скрыть хоть что-то. Но я смогла.

Долгие годы эта история была погребена так глубоко, что даже я искренне считала, что она прошла для меня даром, никак не задела. Память постепенно раскалывалась на дробные фрагменты, рассыпалась по телу, растворялась в крови, въедалась в костный мозг. Мое сознание меня защищало, стремительно размывая острые грани произошедшего, стирая подробности грубыми, топорными мазками. Через несколько недель я не смогла восстановить подробности, через месяц любая мысль о насилии гасилась мгновенно: ничего не было. Это было похоже на то, как ловишь снежинки на ладонь: за один взмах ресниц сложный узор успевает отпечататься на сетчатке и растаять, и ты так и не успел ее рассмотреть. Лишь мутные, топкие сны еще долго тревожили меня повторяющимися, жуткими картинками: лицо Фреда, нависшее надо мной, его руки, застегивающие ремень, ощущение хвойного дыхания на своей шее. Через несколько лет исчезли и они. Желтое платье я выбросила.

Первый звоночек прозвенел, когда однажды в разговоре с Глорией на тему отвратительных партнеров я хотела пошутить про Фреда – и не смогла. Мой рот тогда открылся и закрылся, не в силах выдавить ни слова. Я убедила себя, что это тоже ничего не значит.

Лишь четверть века спустя, достав откуда-то из тайников души мрачную и ужасную историю о девушке Шелене, я задумаюсь над тем, почему же обхожусь со своей героиней столь жестоко, почему причиняю ей столько боли и заставляю испытывать вину.

И ответ мне не понравится.

Глава 41. Сумерки

Нет меня, нет меня. Я тону

Ветвями, ветвями в тишину.[160]

2007

Лежать на диване было хорошо. Удобная подушка позволяла долго поддерживать скрюченную позу, ноги укутывал мягкий флисовый плед. По телевизору шла передача о садоводстве, я сосредоточенно следила за особенностями возделывания земляники, не забывая потягивать разбавленный колой виски из низкого, тяжелого стакана.

Мариза отправилась до воскресенья к подружкам. Месяц назад дочери исполнилось двенадцать, но иногда казалось, что гораздо больше. Ей не требовалось уже столько моего внимания, как раньше, мир вокруг и сверстники занимали гораздо больше. Мне нравились Кайли и Марианна, много раз они оставались у нас, я была знакома с их мамами, иногда Стеф или Лина забегали ко мне в магазин, и мы пили кофе, болтая о подростках и воспитании.

Я посмотрела на часы. Восемь. «Львы» как раз выходят на сцену. Не нужно было закрывать глаза, чтобы увидеть залитую огнями рампы сцену. В центре – у микрофона – Энрике, страстный и вдохновенный; кудрявый здоровяк Тео – устрашающий снаружи, но внутри плюшевый, как его медвежье имя – с гитарой; и за ударной установкой ангелоподобный Лионель. У всех рубашки расстегнуты на груди, брюки низко сидят на бедрах, ритмами, выбиваемыми голосом и инструментами они заводят толпу, кайфуя от самих себя.

Я должна быть там. Петь вместе с ними, выплескивать апатию и тревогу, поглощавшие меня, кричать свою боль. Это бы помогало, я знаю, мне стало бы легче, но я не в силах была заставить себя подняться, одеться, куда-то пойти.

Я так устала.

В моей скорлупке так безопасно. Спокойно. Я провела рукой по бархатистой обивке дивана. Ворсистая ткань щекотала подушечки пальцев, успокаивала.

Уже март.

Январь просочился сквозь пальцы, растаял сезонными дождями февраль, на обочине дорог расцветала весна и проститутки в ярких юбках, и только мне не становилось легче.