Ева (СИ)

Склонившись над сыном, Вейдер провел по его щеке пальцами, обтянутыми черной кожей перчатки, и его Сила потекла по его механической конечности, поддерживая Люка.

Странно, подумал Вейдер, глядя, как бледное лицо Люка немного порозовело.

Когда-то так сделал Палпатин, поддерживая жизнь в нем самом. Обгоревший Энакин Скайуокер цеплялся за угасающую жизнь, и Палпатин протянул ему руку, помог удержаться.

И вот сегодня тот, кого он удержал над пропастью, лишил Палпатина последнего шанса на эту самую жизнь… Интересно, почему эта мысль не посетила его там, в пустыне, когда Палпатин явился убить его со своим новым учеником? Почему тогда не было ни колебаний, ни тени сомнений?

И почему именно сейчас его настигло это странное чувство, вкус которого он давно позабыл, и которое зовется раскаянием?

Почему именно сейчас, когда он помогает сыну, память его подсказала о Палпатине?

Ведь не станет же сын, подобно самому Вейдеру, желать смерти своему спасителю?

Что за чушь.

Вейдер покачал головой; нет, конечно, не перед Палпатином он чувствует вину. Палпатина он убил бы и еще тысячу раз безо всякого сожаления.

Вейдер сожалел о гибнущей Империи.

Он, именно он создал ее таковой, каковой она была на данный момент, раз за разом покоряя все новые и новые миры.

Он собрал ее по крупинке, отвоевывая у Космоса планету за планетой, он связал эти планеты транспортными артериями, нанизал их, как бусины на нитку.

А сегодня он сам разорвал эту нить. И скоро, одна за другой, планеты начнут скатываться с этой нити обратно в пустоту Космоса, и достанутся тому, кто первый подхватит, кто первый подставит руку под эти падающие бусины. Ведь больше нет железной руки, которая заставила бы их держаться вместе.

Вернись Вейдер, скинь он Палпатина и займи его место в Империи, и все было бы иначе. Он не стал бы прятаться, как крыса, по отдаленным планетам. У него достало бы сил, чтобы подчинить себе армию, и он сразился бы с Альянсом, и, вероятно, сохранил бы Империю в том виде, в каком оставил ее, но…

Но он не сделал этого. Вместо того он позволил все разрушить.

…и эти бусины соскальзывают с разорванной нити, и одна за другой скатываются в темноту и теряются…

Наверное, не раскаяние он испытывал; нет, конечно.

Это была горечь, горечь потери.

Он чувствовал, как рушится все, чему он посвятил всю свою жизнь, и совершенно непонятно, что придет на смену той системе, тому порядку, что приходит на смену прежней Империи. И в этой новой империи какое место займет он? Этого не знал никто, и никто не мог сказать ему этого наверняка.

И все это — ради тебя, Люк. Ради тебя и Леи.

Впрочем, в данный момент глядя на Вейдера, никто бы не сказал, что он сожалеет о чем-то.

Выпрямившись, убрав руку от лица сына, Вейдер кивнул головой:

— Идемте.

Дроиды активировали двигатели капсулы с Люком, и направились к транспортной линии, а Вейдер зашагал рядом.

Да, может, Люку и не угрожает никакой опасности, но приблизиться к нему отец не позволит никому…

Вайенс, на которого Вейдер уже не обращал никакого внимания, и который наблюдал сцену между врачом и бывшим главкомом, едва ли не ползком скользнул вслед за удаляющимся Вейдером. Какими-то странными, то ли прыгающими, то ли ползающими движениями, Вайенс проследовал за Вейдером, не сводя с высокой широкоплечей фигуры ситха своего одержимого взгляда. Больше всего в этот момент Вайенс походил на древесную пучеглазую лягушку, скачущую за приглянувшимся ей комаром.

И лишь когда за Вейдером закрылись прозрачные двери транспортного отсека, и его широкая спина скрылась из вида, Вайенс, нервно облизнув пересохшие губы, смог оторвать свой взгляд от преграды, за которой исчез ситх, и вернулся к ожидающей его Ирис.

Безумие, незаметно возвратившееся и захватившее все его существо, помогло Вайенсу восстановиться после трепки, которую ему устроил Вейдер, а может быть, просто притупило боль. Скорее всего, на шее Вайенса были серьезно пореждены связки и позонки, его перебинтованная голова не желала держаться прямо, клонилась к плечу, и Вайенс практически не двигал ею. От этой вынужденной неподвижности ему приходилось смотреть как-то искоса, снизу вверх, и это придавало его взгляду еще большее выражение абсолютной ненормальности, одержимости.

Но ни пережитое унижение, ни страшная боль, которую он, несомненно, испытывал, не заставили его хоть на миг отвлечься от его вожделенной цели.

Кровь Скайуокера!

Вайенс нервно облизнул губы, глядя на алеющие на перевязочных материалах пятна крови Люка. В натертой до блеска белоснежной медицинской чашке они казались ему такими же яркими и такими же желанными, как вишни.

Интересно, а какова на вкус кровь Скайуокеров?

Кровь Императора наполняла его невероятной мощью, но ведь Император — не самый сильный форсъюзер.

А какова на вкус Сила Скайуокеров? Какова на вкус абсолютная мощь Вейдера, и обжигающая молодая сила Люка?

— Я хочу их, — произнес Вайенс.