Ева (СИ)

— У Евы своей спроси, — прохрипела Ирис, глядя на него ненавидящим взглядом, и Вайенс отшвырнул её обратно на диван. Ирис закашлялась, растирая помятое горло, ворочаясь на диване, но упрямое выражение не исчезло из глаз. — Ты разве не в курсе последних новостей, красавчик? Вейдер раньше носил шлем, теперь он его не носит. Он исцелился; у него гладкая ровная кожа — ни намека на ожоги, и только одно заметное ранение — самое последнее; он же ситх, а не простой солдафон с поля боя. Без штанов он точно выглядит получше тебя, да, кажется, у него там не особо пострадало в огне, — Вайенс, подскочив, влепил Ирис пощёчину, откинувшую её на диван, но та, перетерпев боль, упрямо взглянула на разъяренного Вайенса злющими глазами и продолжила: — вместо рук и ног у него анатомически верные протезы, не отличишь от настоящих конечностей. Если не веришь мне, — она снова ехидно улыбнулась, — то сам иди к своей Еве и расскажи ей сказку, ту, которую сочтешь правильной.

Вайенс, зло сопя, нависал над женщиной, борясь с искушением тотчас же в кровь разбить её улыбающееся лицо.

— Ты спала с ним?

Ирис снова ухмыльнулась, глядя в ненавидящие глаза мужчины, нависшего над ней.

— А вот тут у тебя реальная проблема, — протянула она. Казалось, ей нравилось смаковать каждую подробность своего свидания с ситхом или нравилось дразнить Вайенса. — Я была в таком состоянии, что осмелилась предложить ему секс. Мне было всё равно, кто меня убьет, ты или он, и я предложила ему себя. И, поверь мне, он меня захотел! О, ещё как! Он здоровый самец, его не надо долго уговаривать. Но ситх сдержался. Он поборол искушение, а знаешь, почему? Потому что эта Ева и в самом деле для него что-то значит. И даже если я приду к ней и что-то там наплету, даже если я вобью клин между ними, он так просто не отпустит эту девочку.

Его тёмная сущность велела ему взять меня сию же минуту, тут же, на полу, как угодно, он сжимал меня своими стальными пальцами так, что, наверное, все болты, которыми эти пальцы прикручены, отпечатались у меня на заднице. Он не хотел меня отпускать. Его кожа пылала под моими руками, и видел бы ты его жадный взгляд! И всё же он выгнал меня. Не вытолкал взашей, не велел выйти — он меня вышвырнул, оторвав от себя, откинул прочь, как ядовитую змею, одним рывком, как зубы рвут, знаешь? Раз, и готово. Чтобы не было искушения остановиться и продолжить. Чтобы наверняка.

И, если ему так трудно отказаться от случайной связи, представь, каково ему будет отпустить свою женщину? Он не отпустит её ни за что.

Вайенс, слушая эту горячую речь, словно остывал, успокаивался, и шаг за шагом отступал от женщины, выплёвывающей все эти признания ему в лицо.

— Нет никакой проблемы, — произнес он тихо, когда, наконец, она закончила свою тираду и замолкла, тяжело дыша. — В их союзе не только он решает.

Тут настал черед Ирис удивляться.

— Что? — произнесла она, сбитая с толку. — Ты хочешь сказать, что она для него не просто женщина, то есть, ты хочешь сказать — он прислушивается к ней, они, вроде как, равны?

— Да, — нехотя, с трудом выдавил Вайенс, и по лицу его прошла мучительная судорога. Ирис присвистнула:

— Ты ненормальный! Тогда у тебя и шансов-то нет.

— Тебя никто не спрашивает, — перебил Орландо, пряча лицо от взгляда Ирис, но она успела заметить, что на глаза его навернулись слезы. — Ну, раз дела сделаны, собирайся. Мы улетаем на Риггель сейчас же.

Вайенс, еще минуту назад бушующий, гневный, стал вдруг тихим и, казалось, даже сгорбился. Выходя, он прикрыл за собой дверь тихо-тихо, и, казалось, даже позабыл о том, что, по идее, нужно было б спросить у Ирис о её работе и обыскать стол.

Её фраза — "у тебя нет шансов" словно ударила его и лишила сил. Может, Ирис, сама того не зная, озвучила то, что он сам от себя тщательно скрывал. Так или иначе, а Ирис причинила ему такую боль, какую он не смог скрыть от внимания женщины, и она, провожая его взглядом, тихо злорадствовала про себя.

"Черта с два у тебя выйдет, — думала она. — Эта парочка перемелет тебя, как жернова, и поделом. Уродливый дурак".

24. Клин

По прибытии на Риггель Вайенс поместил Ирис в медицинский корпус и велел не высовываться до поры, пока это не понадобится ему. Месть полагалось подавать холодной, размышлял Вайенс про себя, а сейчас… сейчас холодной мести не получилось бы. Слова Ирис напрочь выбили его из колеи, и Орландо чувствовал себя так, словно она выстрелила в него из бластера и прожгла дыру в груди. Его уверенность в себе, основанная на твердом убеждении в уродливости и ущербности Вейдера, улетучилась, рассыпалась в прах, и генерал, тайком рассматривая своё тело, — изорванное иглами, железными браслетами, накрепко фиксирующими его на операционном столе, растерзанное, словно его грызли собаки, а главное — своё изуродованное лицо — приходил в отчаяние. Конечно, у Вейдера тоже был шрам на щеке, но он не делал ситха похожим на ярмарочного уродца-идиотика.

Нужно было время, чтобы Вайенс смирился с этими упрямыми фактами, и он выжидал, когда его отчаяние и боль пройдут, не выпуская на сцену Ирис.